|
Пойдем к тебе, здесь будут убирать. Взяв его под руку и тяжело опираясь на нее, она с подозрительной осторожностью прошла в кабинет, усадила мужа на диван и даже подсунула за спину его подушку. - У тебя ужасно усталое лицо, - объяснила она свою заботливость. - Так тебе не нравится? - начал он. - Да, - поторопилась светить Варвара, усаживаясь на диван с ногами и оправляя платье. - Ты, конечно, говоришь всегда умно, интересно, но - как будто переводишь с иностранного. - Гм, - сказал Самгин, пытаясь вспомнить свою речь к дяде Мише и понять, чем она обрадовала его, чем вызвала у жены этот новый, уговаривающий тон. - Милый мой, - говорила Варвара, играя пальцами его руки, - я хочу побеседовать с тобою очень... от души! Мне кажется, что роль, которую ты играешь, тяготи г тебя... - Позволь, - нельзя говорить об игре, - внушительно остановил он ее. Варвара, отклонясь, пожала плечами. - Ты забыл, что я - неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь - театр, я - зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые - как ты сам часто говорил - хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю - насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, - ты относишься к нему... барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это - человек для себя... Самгин внимательно заглянул в лицо жены, она кивнула головою и ласково сказала: - Да, именно так: для себя... - Что ж он проповедует. Кумов? - спросил Клим иронически, но чувствуя смутное беспокойство. Жена прижалась плотнее к нему, ее высокий, несколько крикливый голос стал еще мягче, ласковее. - Он говорит, что внутренний мир не может быть выяснен навыками разума мыслить мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное человеческое, убивают свободу воображения идеями, догмами... - Наивно, - сказал Самгин, не интересуясь философией письмоводителя. - И - малограмотно, - прибавил он. - Но что же ты хочешь сказать? - Вот, я говорю, - удивленно ответила она. - Видишь ли... Ты ведь знаешь, как дорог мне? - Да. И - что же? - торопил Самгин. Жена шутливо ударила его по плечу. - Как это любезно ты сказал! Но тотчас же нахмурилась. - Я не хотела бы жалеть тебя, но, представь, - мне кажется, что тебя надо жалеть. Ты становишься недостаточно личным человеком, ты идешь на убыль. Она говорила еще что-то, но Самгин, не слушая, думал: "Какой тяжелый день. Она в чем-то права". И он рассердился на себя за то, что не мог рассердиться на жену. Потом спросил, вынув из портсигара папиросу: - Чего тебе не хватает? - Тебя, конечно, - ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила и прилегла в позе одалиски с какой-то картины, опираясь локтем о его колено, пуская в потолок струйки дыма. В этой позе она сказала фразу, не раз читанную Самгиным в романах, - фразу, которую он нередко слышал со сцены театра: - Ты меня не чувствуешь. Мы уже не созвучны. "Только это", - подумал Самгин, слушая с улыбкой знакомые слова. - Женщина, которую не ревнуют, не чувствует себя любимой... - Видишь ли, - начал он солидно, - мы живем в такое время, когда... - Все мужчины и женщины, идеалисты и материалисты, хотят любить, - закончила Варвара нетерпеливо и уже своими словами, поднялась и села, швырнув недокуренную папиросу на пол. - Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как ты знаешь. И - не сердись! - для этого я пожертвовала ребенком. |
