|
Он сделал это потому, что не хотел говорить с женою о пустяках. Но через десяток минут она пришла в ночных туфлях, в рубашке до пят, погладила влажной и холодной ладонью его щеку, шею. - Работаешь? - Как видишь. - Странно, подъезжая к дому, я не видела огня в твоем окне. - Да? Присев на угол стола, жена сказала, что Любаша серьезно больна, доктор считает возможным воспаление легких. - Там у нее Гогина. - Это - - хорошо. Ты - иди, я скоро кончу. Варвара покорно ушла. Глядя на ее оранжевые пятки, Самгин подумал, что эта женщина уже прочитана им, неинтересна. Он знал каждое движение ее тела, каждый вздох и стон, звал всю, не очень богатую, игру ее лита и был убежден, что хорошо знает суетливый ход ее фраз, которые она не очень осторожно черпала из модной литературы и часто беспомощно путалась в них, впадая в смешные противоречия. Но она была удобной женой, практичной хозяйкой, и Самгин ценил ее скептическое отношение к людям, ее чутье фальши, умение подмечать маскировку. Вообще с нею не плохо жить, но, например, с Никоновой было бы, вероятно, мягче, приятней, хотя Никонова и старше Варвары. Через час он тихо вошел в спальню, надеясь, что жена уже спит. Но Варвара, лежа в постели, курила, подложив одну руку под голову. - Дурная привычка курить в спальне, - заметил он начиная раздеваться. - Сколько раз я говорила тебе это, - отозвалась Варвара; вышло так, как будто она окончила его фразу. Самгин посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но не сказал ничего, отметил только, что жена пополнела и, должно быть, от этого шея стала короче у нее. "Если она изменяет мне, это должно как-то сказаться на приемах ее ласк, на движениях тела", - подумал Самгин и решил проверить свою догадку. - Подвинься, - сказал он, подходя к ее постели. - Я так устала, - ответила она, не двигаясь, прикрыв глаза. - Уснуть не могу. Она редко отказывала ему и никогда не отказывала под этим предлогом. Просить ее было бы унизительно, он тоже никогда не делал этого. Он лег в свою постель обиженным. - Был там один еврей, - заговорила Варвара, погасив папиросу и как бы продолжая рассказ, начатый ею давно. - И Кумов был, - произнес Клим и услышал, что он не спросил о Кумове, а утверждает: был Кумов. - Был, - сказала Варвара. - Но он - не в ладах с этой компанией. Он, как ты знаешь, стоит на своем: мир - непроницаемая тьма, человек освещает ее огнем своего воображения, идеи - это знаки, которые дети пишут грифелем на школьной доске... - Наивнейшая метафизика, чепуха, - сердито сказал Самгин, с негодованием улавливая общее между философией письмоводителя и своими мыслями. - Будем спать, я теме устал. Варвара вздохнула, поправила подушку под головой и, помолчав минуту, снова заговорила: - А знаешь, не нравятся мне евреи. Это - стыдно ? - Конечно. - Не нравятся. Все они и всегда, во всем как-то забегают вперед. И есть евреи специально для возбуждения антисемитизма. - Есть и русские, которые способны вызвать руссо-фобство, - проворчал Самгин. Но Варвара настойчиво и, кажется, насмешливо продолжала: - Это - неудачное возражение. Ты ведь тоже не любишь евреев, но тебе стыдно сознаться в этом. - Какая чепуха! Пожалуйста, погаси свет. Погасила, продолжая говорить и в темноте, и голос и слова ее стали еще более раздражающими, - Разве ты не говорил, что, если еврей - нигилист, так он в тысячу раз хуже русского нигилиста? Самгин, с трудом отмалчиваясь, подумал, что не следует ей рассказывать о Митрофанове, - смеяться будет она. Пробормотав что-то несуразное, якобы сквозь сон, Клим заставил, наконец, жену молчать. |
