|
Да-с. Там у вас брат, так? Дайте его адрес. Туда едет Татьяна, надобно собрать материал для заграничников. Два адреса у нас есть, но, вероятно, среди наших аресты. Подняв за спинку тяжелый стул, раскачивая его на вытянутой руке, Гогин задумчиво продолжал: - Не охотник я рассуждать с одной стороны и с другой стороны, но, пожалуй, это - компенсация за парад Зубатова. Однако - не нр-равится мне это... - Почему? - спросил Клим, несколько удрученный его рассказом. - Как сказать? Нечто эмоциональное, - грешен! Недавно на одной фабрике стачка была, машины переломали. Квалифицированный рабочий машин не ломает, это всегда - дело чернорабочих, людей от сохи... Он поставил стул, сел на него верхом и пощипал усики. - Государственное хозяйство - машина. Старовата, изработалась? Да, но... Бедная мы страна! И вот тут вмешивается эмоция, которая... которая, может быть, - расчет. За границей наши поднимают вопрос о создании квалифицированных революционеров. Умная штука... Не слушая его, Самгин пытался представить, как на родине Гоголя бунтуют десятки тысяч людей, которых он знал только "чоловiками" и "парубками" украинских пьес. Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца "Истории крестьянских войн в Германии" и "Политических движений русского народа", воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними - тучи дыма, неба - не видно, а земля - пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы. - Так, значит, в четверг? - спросил Алексей, встав и оглядываясь. Самгин утвердительно кивнул головою, хотя и не слышал, что именно предложил или о чем просил Гогин. Когда он снова остался наедине с собою, его обняла холодным дымом скука знакомой тревоги. В памяти ожили темные массы людей. Волновались, прогибая под собою землю, сотни тысяч на Ходынском поле, и вспомнилось, как он подумал, что, если эта сила дружно хлынет на Москву, она растопчет город в мусор и пыль. Шли десятки тысяч рабочих к бронзовому царю, дедушке голубоглазого молодого человека, который, подпрыгивая на сиденье коляски, скакал сквозь рев тысяч людей, виновато улыбаясь им. Народ поднимает колокол, натягивая веревки так, будто хочет опрокинуть колокольню. Срывают "всем миром" замок с двери запасного хлебного магазина. Мужик, с деревянной ногою, ловит несуществующего сома. Другой мужик недоверчиво спрашивает: "Да - был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?" В двух этих мужиках как будто было нечто аллегорическое и утешительное. Может быть, все люди ловят несуществующего сома, зная, что сом - не существует, но скрывая это друг от друга?.. "Нет, глупо я думаю", - решил он, закрыв глаза и надевая очки, "Есть во мне что-то беспомощное, - решил он, но тотчас поправил себя: - Детское. Но - неужели я всегда буду жить так? Пленником, невольником?" Скука вытеснила его из дому. Над городом, в холодном и очень высоком небе, сверкало много звезд, скромно светилась серебряная подкова луны. От огней города небо казалось желтеньким. По Тверской, мимо ярких окон кофейни Филиппова, парадно шагали проститутки, щеголеватые студенты, беззаботные молодые люди с тросточками. |
