|
После чая, когда горничная Малаша убирала посуду, отец ставил пред Томилиным две стеариновые свечи, все усаживались вокруг стола, Варавка морщился, точно ему надо было принять рыбий жир, - морщился и ворчливо спрашивал: - Что - опять чтение премудростей сиятельного графа? Затем он прятался за рояль, усаживаясь там в кожаное кресло, закуривал сигару, и в дыму ее глухо звучали его слова:- Ребячество. Шалит барин. - Мыслитель, - тоже неодобрительно мычал доктор, прихлебывая пиво. Доктор неприятен, он как будто долго лежал в погребе, отсырел там, оброс черной плесенью и разозлился на всех людей. Он, должно быть, неумный, даже хорошую жену не мог выбрать, жена у него маленькая, некрасивая и злая. Говорила она редко, скупо; скажет два-три слова и надолго замолчит, глядя в угол. С нею не спорили и вообще о ней забывали, как будто ее и не было; иногда Климу казалось: забывают о ней нарочно, потому что боятся ее. Но ее надорванный голос всегда тревожил Клима, заставляя ждать, что эта остроносая женщина скажет какие-то необыкновенные слова, как она это уже делала. Однажды Варавка вдруг рассердился, хлопнул тяжелой ладонью по крышке рояля и проговорил, точно дьякон: - Чепуха! Всякое разумное действие человека неизбежно будет насилием над ближними или над самим собой. Клим ожидал, что Варавка скажет еще: "Аминь!" - но он ничего не успел сказать, потому что заворчал доктор: - Наивничает граф, Дарвина не читал. - Дарвин - дьявол, - громко сказала его жена; доктор кивнул головой так, как будто его ударили по затылку, и тихонько буркнул: - Валаамова ослица... На Варавку кричала Мария Романовна, но сквозь ее сердитый крик Клим слышал упрямый голос докторши: - Он внушил, что закон жизни - зло. - Довольно, Анна, - ворчал доктор, а отец начал спорить с учителем о какой-то гипотезе, о Мальтусе; Варавка встал и ушел, увлекая за собой ленту дыма сигары. Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? - он тотчас ответил: - Это - собачка, с которой охотятся за истиной. Он был веселее всех взрослых и всем давал смешные прозвища. Клима посылали спать раньше, чем начиналось чтение или преферанс, но мальчик всегда упрямился, просил: - Я посижу еще немножко, немножечко! - Нет, - как он любит общество взрослых! - удивлялся отец. После этих слов Клим спокойно шел в свою комнату, зная, что он сделал то, чего хотел, - заставил взрослых еще раз обратить внимание на него. Но иногда отец просил: - А ну-ко, почитай "Размышление" от строки: Ты, считающий жизнью завидною. Клим протягивал правую руку в воздухе, левой держался за пояс штанов и читал, нахмурясь: Упоение лестью бесстыдною, Волокитство, обжорство, игру, - Пробудись! Варавка хохотал до слез, мать неохотно улыбалась, а Мария Романовна пророчески, вполголоса говорила ей: - Он будет честным человеком. Клим видел, что взрослые всё выше поднимают его над другими детьми; это было приятно. Но изредка он уже чувствовал, что внимание взрослых несколько мешает ему. Бывали часы, когда он и хотел и мог играть так же самозабвенно, как вихрастый, горбоносый Борис Варавка, его сестра, как брат Дмитрий и белобрысые дочери доктора Сомова. |
