– Лёля N., – отрекомендовалась красавица.

A-а, вот оно что! Та самая полька, которой Филипп так увлёкся, что как-то назвал меня её именем? Да, она была хороша. Породистая, наследственная красота. Я против воли восхитилась ею. Мы, кажется, понравились друг другу. К вящему разочарованию осведомлённого во всём барачного населения, встречи «соперниц» не получилось. Надменная, безапелляционная Лёля без всяких обиняков завела однажды разговор о Филиппе:

– Знаете, что Бахарев вас любит?

Я насторожилась.

– Любит. Любит вас одну. У него только и есть стоящего, что хороший врач и что вас любит. Вам, я думаю, он ни к чему. Освободитесь, возьмёте ребёнка, и всё.

* * *

Я в те дни пребывала в приподнятом состоянии духа. Ждала. Считала часы и минуты до приезда ТЭКа.

– Можно побыть возле счастливого человека? – спросил, присаживаясь на скамейку, один из «лордов», Николай Трофимович, имевший пятнадцатилетний срок.

Совместное участие в судьбе Бориса Марковича Кагнера, точнее, растерянность перед этой судьбой углубила тогда нашу дружбу. Замначальника экономического отдела управления СЖДЛ, Борис Маркович готовился к освобождению. Умный, корректный, он всегда существовал несколько отдельно от всех. Лагерное начальство относилось к нему с безусловным уважением: понимали, что он – мозг лагерной экономики.

– Ну, что нового на свете? Что слышно? – вполне серьёзно спрашивал у него начальник лагеря Ключкин.

– Это вы у меня спрашиваете? – поворачивался Кагнер.

– У вас, понятно. Вы ведь во всём разбираетесь куда лучше, чем мы.

В профессии, политике и жизни в целом такие, как Кагнер, действительно разбирались лучше. Именно это и гарантировало им бессрочную изоляцию от общества. Когда в день освобождения Кагнер пришёл во второй отдел, ему объявили: «Москва не разрешила выпускать вас на волю». Расписавшись под формулировкой: «Задержан до особого распоряжения», Борис Маркович как-то мгновенно сгорбился, поседел и вскоре попал в лазарет. Мы с Николаем Трофимовичем постоянно его навещали. Однажды нас не впустили. Сказали: «Он ночью умер». Мы долго сидели на крыльце лазарета. Говорить не хотелось. Не вынес неосвобождения замечательный человек.

* * *

Коллектив ТЭКа приехал поздно вечером. Услышав об этом, от сильного волнения я не сразу могла подняться. Прислонившись плечом к косяку открытой двери, меня ждал Коля. За его спиной гудел многонаселённый барак. Сейчас он бросится навстречу… Трагически-торжественный, Коля стоял не шелохнувшись. Он хотел видеть воочию и то, как я подхожу, и то, что мы оба чувствовали. Я вступила в наш незримый и каким-то образом обозначенный в пространстве светлой линией – дом. Наш дом. Произнести хоть какое-то слово так и не смогли ни он, ни я: «Им алтарём был тёмный лес, венчал их ветер вольный».

Глава десятая

Конец 1947 года был временем некоторого режимного послабления. Статейные отличия не мешали привлечению в ТЭК даровитых людей, и дирекция, собирая сведения о прибывающих с новыми этапами специалистах, хлопотала о нарядах на них.

Наряду с интересными, одарёнными музыкантами и артистами в ТЭК взяли совершенно замечательную художницу. Маргарита Вендт-Пичугина одновременно выполняла обязанности костюмерши и бутафора. Мать её была немка. Вышла замуж за русского инженера-мостовика и осталась жить в России. Маргарита же в 1926 году уехала к тётке в Германию учиться; выйдя замуж за немца, осталась в Германии. Имела четверых детей. Когда в 1946 году Сталин, Черчилль и Рузвельт подтвердили соглашение «вернуть всех русских на родину», этапом «в отечество» привезли и Марго.