Изменить размер шрифта - +
Словно проснувшись, я только теперь поняла, как, не справившись с бедами века, мучилась моя мама, как её убивало сознание бесправия и неосуществлённых стремлений. И в этом тоже узнавала себя. Глубоко прочувствовав черты характера родителей, всё то, что было сотворено с моей семьёй, я теперь ощущала себя матерью своих отца и мамы. Живых или ушедших – роли не играло.

 

* * *

После встречи с Колей прошло четыре месяца. Забежавшая в дежурку харбинка Лиля Гросс сияла:

– Только что в контору по селектору передали, чтобы встречали ТЭК. Едут!

По чьему настоянию внеочередной приезд? Разрешение взять меня в коллектив дирекция и на этот раз не привезла. На ЦОЛПе все хлопоты о наряде взял на себя Илья Евсеевич. И только тогда выяснилась причина заминки. Наряд не подписывал всё тот же заместитель начальника лагеря Варш. Наветы предприимчивой Веры Петровны, её ходатайство об отправке меня в дальние лагеря были ещё свежи. То, что его личное телеграфное повеление отправить меня в Мариинские лагеря осталось невыполненным, Варш также не забыл.

Я поняла, что ТЭК мне не светит. «Да без Александра Осиповича я и не сумею ничего сделать», – признавалась я Коле, пытаясь одновременно оправдаться за досаду, что меня не берут в ТЭК.

– Я сумею помочь! Я смогу! – горячо заверял он. – Тебя возьмут! Поверь мне! Приедешь, начнём работу с отрывка из «Маскарада» Лермонтова. – И он вполголоса читал:

Я слушала это обращение к себе в поэтическом слове и в странном замешательстве порывалась отгадать: почему он читает именно эти отравляюще прекрасные строки, издавна действовавшие на меня? У меня кружилась голова. Едва ТЭК уехал, как распахнулась дверь дежурки, вошла гневная Александра Петровна и без обиняков спросила:

– Артист – это что? Серьёзно?

– Очень, – ответила я. – Это – всё.

– Хочешь уехать? – В иные крутые минуты она переходила на «ты».

Я не стала объяснять, что надежд на наряд нет:

– Хочу.

– Имей в виду: не отпущу!

– Почему? – растерянно спросила я.

– Потому что от добра добра не ищут, – горько и обиженно ответила она.

Мой долг Александре Петровне был непомерно велик. Где и в каком состоянии я была бы без неё? Следовало казнить себя за неблагодарность, но я уже не добра искала. Я нашла любовь, за которую мы с Колей вступили в свой страшный, в свой смертельный бой.

 

* * *

Подошёл срок освобождения Ольги Петровны Тарасовой. Есть люди, само существование которых помогает жить. Я смотрела на неё и думала о том, что на свой лад она послужила не столько революции, сколько делу любви. Ещё как послужила! Любви Ольги Петровны хватило на всех. И на обеих её прекрасных дочерей Верочку и Катюшу, и на внуков, и на друзей, и на меня. Дочь прислала ей старинную узбекскую поэму «Семург», которую мы превратили в своего рода поэтический молитвенник: «Нету солнца – в себя смотри. Хватит солнца в душе твоей – не ослепнешь среди теней».

Ольга Петровна Тарасова, в девичестве Красильникова, родилась в 1885 году. Дед её был городским головой Севастополя. Когда в 1900–1901 годах в Херсонской губернии начался голод, по примеру других Ольга Петровна поехала туда. В деревне Куртовка они организовали для голодающих столовую. Земство снабдило посудой, некоторыми продуктами. Ольга Петровна нашла помощницу. Они сами пекли хлеб и кормили голодных крестьян. Но средства земства были невелики. Ольга Петровна написала матери в Севастополь. Письмо, в котором говорилось о бедственном положении людей, мать показала квартировавшим у неё морским офицерам.

Быстрый переход