После отъезда из России в Женеву, где Ольга Петровна увлеклась революционными идеями, она освоила профессию типографского наборщика. Вернулась в Россию. Из Севастополя была откомандирована в Саратов, где познакомилась с присяжным поверенным, своим будущим мужем Борисом. Позже уже вдвоём они были направлены в тщательно законспирированную типографию города Пензы. Туда приезжали связные и увозили в Москву напечатанные ими брошюры о налогах, революционные прокламации. В 1910 году пензенская жандармерия арестовала обоих. При обыске нашли кассу с типографским шрифтом, так что улики были налицо.

Офицер, который вёз Ольгу Петровну в Петербург, представился ей: «Моя фамилия Левенталь. Не помните меня? Мы с вами встречались на вечеринках у Карабчевских». Довезли до Петербурга. Доставили в «охранку». Оттуда, рассказывала Ольга Петровна, посадили в карету с синими занавесочками и отвезли в Петропавловскую крепость. В крепости Ольга Петровна провела девять месяцев, после чего на пять лет её отправили в ссылку в Архангельский край. Встретилась там с Верой Николаевной Фигнер и её сестрой Ольгой Николаевной. Носила им обеды в «тюремную контору».

Муж Ольги Петровны после крепости был сослан на Колыму на семь лет. Они находились в постоянной переписке, которая внезапно оборвалась. А затем пришло письмо со штемпелем «Париж». Борис с Колымы убежал. Ольга Петровна решила попробовать: может, удастся бежать и ей. Одна из тамошних ссыльных дала ей адрес в Варшаве, сказала пароль. Из Варшавы её переправили в Париж, где она и встретилась с мужем. Там они поселились в Латинском квартале.

Однажды в Париже их пригласила на обед жена известного создателя «боевой организации» Азефа – Любовь Ефремовна. Сам Азеф произвёл на обоих чрезвычайно неприятное впечатление: «Высокий, грузный, с толстой золотой цепочкой на брюшке. Большое, грубое лицо, бегающие глазки. Как говорил муж, для конспирации фигура подходящая», – рассказывала Ольга Петровна. Через жену Азефа она получила задание перевезти в Россию динамит. Так она вновь очутилась на родине. Дело, по которому её арестовали в 1937 году, подоплёкой имело это прошлое. Но на этот раз ей предстояло отсидеть не девять месяцев, а десять лет. Я провожала Ольгу Петровну до вахты, не предполагая, что дружбе нашей суждены ещё десятилетия.

* * *

Молва меня не обходила стороной. Пока я раздумывала, как достовернее описать Александру Осиповичу встречу с Колей, в виде самой банальной сплетни новость опередила меня.

значилось в отпущенной порции «стишков». Вопрос рассматривался со всех сторон. Привлекая к теме двух других Тамар, Цулукидзе и Сланскую, Александр Осипович продолжал язвить:

Он варьировал этот мотив и далее, посвящая Тамаре Цулукидзе и мне блестящие образосплетения:

Пародийные строчки по-прежнему воспринимались болезненно, сравнение с Манон Леско казалось обидным. Но блестящее «ехидство» Александра Осиповича исподволь учило тому, как надо обходиться с пресловутой молвой и сплетнями. Его стихи зачёркивали примитивный жизненный подтекст.

* * *

В окно дежурки дробно стучал нарядчик:

– Пляшите! На вас пришёл наряд в ТЭК!

Всё-таки? Прости меня, прошлое, за способность так радоваться! Прости, что жива сама по себе, что так занялось и так горит сердце. И тут же накатил страх. Угроза Александры Петровны – не пустяк, она могла всё перерешить. Александра Петровна миловала, но умела и казнить. Крепостнический уклад лагерной жизни искушал всякого власть имущего. Что делать? Увидев её в окружении постоянной свиты – врачей, завхоза, прораба, – я ухватилась за шальную, ещё самой до конца неясную мысль: сорвалась с места и со всех ног помчалась навстречу.