Едва открылась дверь, он обернулся, оборвал разговор, остановился… Он смотрел на меня. Я – на него. Поражённо, пригвождённо, утратив способность видеть кого-нибудь, кроме именно этого человека. Смуглое красивое лицо с огромными тёмно-серыми глазами выдавало мятежность, истовость, странным образом имело отношение к моему существованию. Было так, словно из всего существующего материального мира этот прямоугольник света высветил единственно прекрасного, желанного человека, и меня спросили: «Узнаёшь?»

Время прекратило ход. Его не стало вовсе. Переступив порог реально существующей банной пристройки, я будто провалилась, пролетела сквозь сегодня и вчера к началу начал жизни, где не замысливались ни лагеря, ни летосчисления, где была лишь власть и воля чувств, их полная свобода… Я не понимала, что со мной происходит. Всё переломилось, выметнулось, восстало, смело меня. Я была почти свободна и уже напрочь закабалена. Уже знала: не смогу это уступить ничему, никому.

Как во сне, я переступила наконец порог навстречу неизбежности. Нам сказали: «Знакомьтесь». Мы протянули друг другу руки. Нас окружили товарищи. Сыпались вопросы. Я отвечала. Ещё оглядывала всех, машинально интересуясь новостями, но уже торопилась уйти, желая отодвинуть от себя всё, кроме того, что случилось и продолжало происходить.

– Мне пора!

Георгий Львович отозвался:

– Я вас провожу.

И, наступая на готовность Львовича, его голос:

– А мне с вами можно?

Я знала, что он это спросит. Хотела, чтоб так сказал. С какой-то жуткой отрадой и мучением чувствовала: он рядом! Он идёт! Он со мной! Но я ли это?

Я кружила по корпусу, в котором работала, ставила чай, ошеломлённая переворотом в себе, тем, что вся вселенная, весь её смысл – вот он, передо мной: совсем незнакомый несколько минут назад человек.

Мы пили чай втроём. Говорили. Вслушиваясь в подтекст каждого его слова, отдаваясь тайнописи взглядов, я будто сверяла: всё – так! Слова – те. Улыбка – та. То – в складках губ и век. С каким кроем чьего известного подсознанию прообраза шла сверка видимых, наполненных жизнью черт этого человека? О Господи, как же прекрасно! Впервые, только теперь я открывала истину и безумие существования, предназначение Судьбы. Меня будто повернули к неизвестной дороге, в самую глубь сущего мира. И независимо от того, что было в конце этого пути, я захотела пройти его весь!

* * *

Я плохо запомнила первоклассный концерт, данный на колонне новой труппой. Он был совершеннее, чем наш прежний, любительский. ТЭК приобрёл превосходную певицу, сильного чтеца, танцоров. Затем вышел на сцену он – Николай Данилович Теслик. Ему было около тридцати лет. Высок. Худощав. Красив. Изящен. Профессионален. Он читал «Графа Нулина». Я заглатывала смысл каждого слова и чеканку фраз. И вдруг вспомнила – ведь это о нём писал Александр Осипович: «Талантлив. Такого, знаешь, оскар-уайльдовского типа».

После выступления ТЭКа разрешили танцы. Быстро сдвинули скамьи. Заиграл оркестр. Притом что я оживлённо «рецензировала» выступления друзей и незнакомых артистов, стоя в их кругу, ничего, кроме ожидания его, в этом мире не существовало. Он подошёл. Он пригласил на первый вальс. Неужели тот вальс, то кружение было в лагере, среди заключённых-собратьев, в убогом и чадном клубе? Откуда же тогда крушащий все измерения взлёт? Откуда столько пространства? Впервые я танцевала так разбуженно. Только сейчас так пронзительно ощущала свою единичную жизнь и растворившуюся дверь запертого до этой минуты «донного» мира.