Город Ухта хорошо снабжался. В ухтинских магазинах висели платья, халаты, лежало бельё, туфли на высоких каблучках. Наташа бойко просила: «Покажите!», «Заверните!». Я с позабытым «чувством денег» на свои лагерно-дорожные накупала игрушек – для Юрика, сигарет и разных мелочей – для Коли. Бегала на почту, отправляла всё это по адресам и только тогда немного успокаивалась. То я изыскивала возможность связаться с ТЭКом по селектору, то Коля, превосходя себя в выдумке, вызывал меня по телефону. Я строчила ему длиннющие письма. Писала Бахаревым. Бахаревы не отвечали. От Коли письма прибывали ежедневно. В них одних, и только в них я черпала силы жить.

* * *

Первые недели театр делал приличные сборы. Затем они упали. Денег хватало только на выплату суточных. И то не всегда. На один из спектаклей было продано всего двадцать билетов. Дирекция посовещалась и решила отменить спектакль. Было восемь часов вечера. Временем можно было распоряжаться по своему усмотрению. ТЭК двигался параллельно нашему театру. Мы – в Ухте. Они – в Ижме. Расстояние между нами – двенадцать верст. Годилась же, в конце концов, на что-то свобода? Я бросилась на вокзал. Все поезда ушли. Последний автобус также отошёл пятнадцать минут назад. Но отказаться от мысли увидеть Колю я уже не могла.

– Где дорога на Ижму? – спрашивала я у местных.

– На ночь глядя? Тут в лесах всякое случается. И волки водятся.

Мороз крепчал. Пустынно. Вокруг ни души. Бесконечные виражи двенадцати километров. Я то шла, то бежала, почти неслась к человеку, который писал: «Ты – целый мир, единственная, любимая! Хочу к тебе! Перетерплю всех терпевших когда-то и нынче. Готов отдать десять лет жизни, только бы быть рядом с тобой, помогать во всём. Залечу самые глубокие твои раны. Брежу тобой. Иногда задаю себе вопрос: есть ли ещё на свете такие, как ты? Светлая, добрая, настоящая! Нет моей любви ни границ, ни времени. Прими боль любящего, радость любимого. Ты там одна, без друзей. Опять открытые грузовики и поездки. Том! Том! Том! Как мне помочь тебе? Как сделать невозможное? Выслушай признание: когда-нибудь ты получишь от меня больше, чем человек может вообще дать… Живу, дышу для моего Тома. Помогаю тебе моей ясностью, чистотой моей, жизнью… Приду таким, каким хочет твоё истерзанное, измученное, родное сердце. Молю Судьбу скорее соединить тебя с Юриком. Я не просто любящий. Ещё и демон, зверь. Мною любит тебя вся вселенная. Ты – мой ребёнок. Это так. Моя родительница. Это так…»

Железнодорожный узел Ижма. Пути, пути, пути, запруженные, заставленные товарными составами. Их несколько сотен. Не найду? Вагоны ТЭКа отличаются одним: у крыши освещённые зарешеченные окна-щели. Была уже глубокая ночь. Отыскала. Постучала. Сонный голос спросил: «Ну, кто там? Чего надо?» Я назвалась. Там закричали: «Коля! Коля!» Закопошились. Отодвинули дверь. С охами, ахами втащили внутрь – замёрзшую, «похожую на снежный ком», как кто-то свирепо ворчал. Вскипятили воду… На несколько часов я оказалась среди своих, рядом с родным и любимым человеком. И я перевела дыхание.

* * *

Наш вольный театр продвигался дальше к северу. Абезь. Тундра. От разреженного воздуха всё время клонило ко сну, одолевало бессилие. Играли всюду, куда «продавали». Всё, чему полагалось существовать за понятием «свобода», здесь, на Севере, перечёркивалось лагерями. В Инту мы приехали в день выборов в Верховный Совет. Из чёрных репродукторов, развешенных на столбах, неслись звуки бравурных маршей. Вьюга злобно расправлялась с флагами. Из снежной мглы то и дело возникали подъезжавшие к избирательным пунктам оленьи и собачьи упряжки.