Я завидую ребятам, с которыми она разговаривает. Бывшим ученикам, с которыми она уходит неизвестно куда. Мне кажется, все отщипывают от Тоши принадлежащие мне её слова, её улыбки. Я ревную её к воздуху, которым она дышит, к стенам, в которых она сейчас находится.
Покупаю Тоше гвоздики. Сколько раз при мне ей подносили цветы бывшие ученики, наши ребята! Радуется она по-настоящему только гвоздикам. И я отбираю ей девять гвоздик — три розовых, три белых и три сиреневых.
Наконец выпускной вечер.
Перетерплю его, и больше никто никогда не помешает мне быть с Тошей вдвоём, никто не будет отнимать её у меня.
Много домашних тортов понапекли девчонки. Много у нас шампанского. Много конфет. Чтобы не мучиться из-за того, что Тошу непрерывно приглашают танцевать, выпиваю бокал шампанского и бреду в свой класс. Посижу в тишине, в темноте — кончится же когда-нибудь этот дурацкий вечер, и мы с Тошей… останемся вдвоём?!
Но класс не пуст. Волечка, Рыбка, Сан Саныч, ещё человек пять распивают шампанское. И с ними Зверюга.
— Вот тебя-то нам и не хватало! — возопил Волечка. — А я тебя искал! У меня к тебе разговор.
Где он меня искал? Какой разговор?
Сразу забываю о словах Волечки, потому что Зверюга говорит:
— Я должна вам признаться, ребята, я буду скучать о вас. Хоть иногда навещайте старуху.
— Ну какая вы старуха? — театрально взмахивает руками Волечка. — Вам только недавно исполнилось сорок! Разве сорок это старость?!
— Смотря как ощущать себя, — говорит Зверюга. — Я и смолоду чувствовала себя старше всех. — Она улыбается, а я не верю её улыбке, что-то уж очень натужно она улыбается. — Не забывайте, ребята, математику, — говорит Зверюга. — И в жизни страны, и в жизни человека должен быть строгий порядок. Порядок определяет надёжность жизни. Не верьте, что мир — это хаос. Мир — это порядок. Гармония. Как в математике. Если устроить всё по порядку, не получится неожиданностей.
Слова Зверюги нравятся мне.
Гармония: это когда в согласии жизнь и смерть, дурное и хорошее. Чувство вины перед дедушкой точно мхом заросло — есть, но не саднит внутри. Да, никогда не забыть. Да, не искупить. Но надо жить с этой виной, она осталась во мне как напоминание — осторожно, не повтори, не оступись ещё раз. Это чувство вины перед дедушкой заставляет меня звонить родителям: как они?
Гармония: в согласии добро и зло.
Математика — гармония.
— Псих! На мехмат?! Ты?! — орёт Волечка. — Да знаешь ли ты, что совершаешь преступление?! Решил искалечить свою жизнь? Жизнь одна, в ней нельзя ошибиться. А ты — художник!
Странно, что он говорит такое при Зверюге?!
— Математика не для тебя, сухая наука!
Что, Волечка совсем с ума сошёл? Он же сам идёт на мехмат! Он же так радовался, что мы будем всегда вместе! На сто восемьдесят градусов разворот?!
— Этих математиков, как собак нерезаных, каждое событие и чувство готовы перевести в числа. Ты слепой? Оглянись, что вокруг делается! Деревья вырубают, землю заливают асфальтом, вместо живой жизни — механизмы. — «При чём тут деревья и земля?» — недоумеваю я. — Кто-то должен побороться за человека, за его душу! Ты должен стать художником! И даже в голову не бери: не пущу на мехмат. Я — твой друг, я отвечаю за тебя.
Зверюга всё-таки ворвалась в речь Волечки:
— Что с тобой стряслось? Ты заболел? Ты же десять минут назад говорил о том, что без математики не представляешь себе жизни! Я же договорилась… у меня там ученик… да вы все трое — прирождённые математики! — Рядом со Зверюгой маленькая Рыбка — совсем ребёнок у подола матери. |