Ей нравилось работать у Пегги; она была более или менее счастлива в дружелюбной обстановке семьи Робинсонов, у которых она жила. Но иногда чувствовала себя такой одинокой, ужасно одинокой, и ей так не хватало мужа, которого она отвергла в своем гневе и гордости.

Миссис Фейбьян одела элегантное черное пальто с отделкой из меха рыси, черную атласную шляпу с громадным бантом сбоку, затем начала красить и без того накрашенные губы. Через очки в роговой оправе ее яркие голубые глаза холодно поглядывали на молодую продавщицу.

— Не будь дурой, моя дорогая, — говорила она. — Забудь о своем обещании. Иди домой вместо того, чтобы встречаться с этой скотиной.

Жонкиль наклонилась, чтобы поднять серебряную бисерину, которая упала с розового жоржетового вечернего платья, которое она держала.

— Жаль, что эти бисерные платья рассыпаются до того, как мы их продали, — сказала она с невольным сарказмом.

Миссис Фейбьян топнула ногой.

— Жонкиль, ты уклоняешься от ответа. Если ты думаешь, что я не имею права вмешиваться в твои дела, так и скажи, и покончим с этим.

— Мы приятельницы, Пегги, — сказала Жонкиль; краска начала медленно заливать ее лицо. — Но ты не совсем понимаешь мои чувства к Роланду.

— Честно говоря, я вообще не понимаю женщин, которые в грош себя не ставят. Я никогда не понимала этого. Человек, за которого ты вышла замуж, вообразил себя этаким божком, без которого ты не можешь жить и перед которым ты должна неизбежно преклоняться, и это приводит меня в бешенство. Он поступил с тобой нечестно. Выбрось его из своей жизни.

— Но если он сожалеет, Пегги, искренне сожалеет? И он, кажется...

— Ты думаешь, ты действительно думаешь, что он живет одиноко, скорбя о тебе?

— Да, — сказала Жонкиль. Но ее мысли тут же устремились к Поппи Хендерсон, вульгарной хорошенькой девице, которую Роланд привел с собой обедать. Ее щеки еще больше покраснели. В сердцах она так встряхнула розовое платье, что еще несколько серебряных бисеринок покатились по натертому паркету.

— Это платье практически уже продано леди Эллиот, — сказала миссис Фейбьян, останавливая свои проницательные глаза на платье. — Уложи его, пожалуйста, в коробку, пока от него еще хоть что-то осталось.

— Виновата, — сказала Жонкиль.

Миссис Фейбьян подошла к ней и положила ей руку на плечо.

— Послушай, старушка, — сказала она более мягким голосом. — Я не такая скотина, какой кажусь. Я понимаю твои чувства. Только Чартер не стоит твоего горя, моя дорогая. Выбрось его из головы. Ты встретишь кого-нибудь еще...

— Почему я должна кого-то встретить? — перебила ее Жонкиль. — Вот ты никого больше не встретила... Ты вдова уже несколько лет, хотя очень хорошенькая, и элегантная, и умная. Почему ты не вышла замуж снова?

Глаза Пегги за очками внезапно потемнели. Ее рука упала с плеча Жонкиль, и она отошла.

— Это другое дело. Я любила Яна, и Ян обожал меня. Мы были все друг для друга. Это такая любовь, которая почему-то не умирает... она продолжается... она продолжается во мне все эти годы. О, да, я знаю, ты думаешь, что я — твердый орешек. Ты видишь, что я хожу здесь с ртом, накрашенным, как почтовый ящик, и в юбке до колен. Ты слышишь, как я смеюсь и шучу со всеми. Но это не настоящая я. Настоящая я во Франции, похоронена вместе с Яном.

Глаза Жонкиль наполнились слезами. Она никогда раньше не слышала от Пегги Фейбьян таких признаний. В порыве сочувствия она подбежала к ней и схватила ее за руки.

— Пегги, я понимаю, это тяжело для тебя.