|
Путешественник был поглощен своим занятием и ничего не отвечал. Он выбирал местечко посуше под навесом, следуя совету барона. Когда более или менее подходящее место для кареты было найдено, он дал Ла Бри луидор и вновь приблизился к барону. Ла Бри опустил луидор в карман, совершенно уверенный в том, что это мелкая монета, благодаря судьбу за такую удачу. - Бог мне судья, если я плохо подумал о вашем замке, сударь, - ответил Бальзамо, отвесив барону поклон. Будто желая доказать искренность своих слов, барон повел его, качая головой, через просторную и сырую переднюю, ворча на ходу: - Я знаю, что говорю. К сожалению, я свои возможности хорошо знаю, и они весьма ограниченны. Если вы француз, господин барон, хотя ваш немецкий выговор говорит скорее об обратном, а итальянское имя... Впрочем, это к делу не относится. Так вот, если вы француз, как я уже сказал, имя Таверне должно вызывать у вас представление о роскоши: когда-то говорили «Таверне Богатый». Бальзамо думал, что за этими словами последует вздох, но он ошибся. «Философ», - подумал он. - Сюда пожалуйте, господин барон, теперь сюда, - продолжал хозяин, распахивая дверь столовой. - Ну-ка, мэтр Ла Бри, обслужите нас так, будто у вас не две ноги, а двадцать. Ла Бри бросился исполнять приказание. - У меня остался только этот лакей, сударь, - пояснил Таверне, - он не справляется со своими обязанностями. Этот дурак служит мне уже лет двадцать задаром, не получая ни единого су, ну а я кормлю его так, как он работает... Он глуп, вот вы увидите... Бальзамо продолжал присматриваться к тому, что его окружало. «До чего бессердечен! - подумал он. - Впрочем, возможно, это напускное». Барон притворил дверь столовой. Подняв подсвечник над головой, путешественник окинул взглядом залу. Он оказался в большой комнате с низким потолком, бывшей когда-то главной залой небольшой фермы, возведенной владельцем в ранг замка. Она так скудно была меблирована, что казалась почти пустой. Плетеные стулья с резными спинками, гравюры, изображавшие сцены битвы при Лебрене в черных лакированных рамках, дубовый шкаф, почерневший от копоти и старости, - вот и вся меблировка. Посреди залы возвышался небольшой круглый стол, на котором дымилось единственное кушанье, Приготовленное из куропаток с капустой. Вино было подано в пузатой керамической бутылке. Столовое серебро - истертое, почерневшее - состояло из трех приборов, кубка и солонки. Солонка была тонкой работы, но очень массивная; она казалась бесценным брильянтом среди бесцветных камней. - Вот сюда, сударь, прошу вас, - предложил барон стул гостю, не спуская с него пытливого взгляда. - Вижу, вы обратили внимание на солонку, вы любуетесь ей, что ж, это свидетельствует о прекрасном вкусе. Это тем более любезно с вашей стороны, что солонка - единственная вещь, достойная внимания. Сударь! Разрешите от всего сердца поблагодарить вас. Впрочем, я ошибся. У меня есть еще кое-что, клянусь честью! Моя дочь! - Мадмуазель Андре? - спросил Бальзамо. - Да, Андре, - отвечал барон, не скрывая своего удивления осведомленностью гостя. - Я желал бы представить ей вас. Андре! Андре! Поди сюда, дитя мое, тебе нечего бояться. - Я не боюсь, отец, - отвечала нежным мелодичным голосом молодая особа, без тени смущения или робости появляясь в дверях. Джузеппе Бальзамо умел хорошо владеть собой, в чем мы уже имели случай убедиться; однако он не смог удержаться и низко поклонился красавице. |
