Недаром ему не понравился Гарик Баранцев.

Лозовский стоял возле «мерседеса», не зная, что делать. В восемь утра в гости не ходят. Двери подъездов хлопали все чаще, полусонная ребятня с ранцами плелась в глубь квартала, к типовой школе, взрослые пересекали сквер и копились на автобусной остановке. Проходя мимо «мерседеса», машины по тем временам редкой, вызывающе роскошной, смотрели удивленно-осуждающе, даже брезгливо, как служивый утренний люд смотрит на компанию богатых бездельников с дорогими блядями, случайно заехавшую после ресторанной ночи в рабочий квартал.

Лозовский отошел в сторону, к мусорным бакам, и сделал вид, что не имеет никакого отношения к этому развратному «мерседесу». Рассудив, что правильнее всего позвонить, нашел две телефонные будки в торце дома, но оба автомата согласованно не работали. Он вернулся к подъезду. И тут увидел Альбину. Сначала даже не увидел, а почувствовал ее присутствие по теплому толчку крови.

Она вышла из подъезда с дочерью, третьеклассницей, как и сын Лозовского, заботливо подтянула ей молнию на курточке, чмокнула в щеку и подтолкнула по направлению к школе. Потом глянула на часы, как бы прикидывая, нужно ли бежать на работу или еще можно идти не спеша.

Она всегда одевалась неброско, точно бы маскируясь. Любила туфли без каблука, длинные свитера крупной ручной вязки. Сейчас на ней было черное долгополое пальто, красный шарф, сапоги на высоком каблуке. Пальто, как подметил въедливый утренний глаз Лозовского, привыкший к виду редакционных дам и праздничной московской толпы на Тверской, было модное, но будто вчерашнее. А сапоги, так те просто старые. Сука этот Гарик Баранцев, морду ему следовало бы набить. Все-таки о женах, даже бывших, нужно заботиться.

Торопливая утренняя косметика, озабоченное лицо.

Не вовремя он приехал. Но отступать было поздно.

– Гражданка! – окликнул Лозовский. – Вам телеграмма.

Она оглянулась:

– Мне? Телеграмма?

– Вам, срочная, – благодушно, сонно подтвердил он. – Текст:

«Имя твое – халва Шираза». Подпись: «Лозовский». Ответ оплачен.

Она засмеялась:

– Господи! Ты?!

И потянулась к нему, спросила с тревогой:

– Значит, ты уже знаешь?

– Что я знаю? – не понял Лозовский.

– Их хотят посадить!

– Отстаешь от жизни. Их уже посадили.

– Нет, нет! – испугалась она. – Откуда ты знаешь?

– Здрасьте. Об этом знает весь мир. Они сидят в Лефортово.

– Ты про кого говоришь?

– Про Янаева.

– Кто такой Янаев?

– Хорошо вы тут, в Ленинграде, живете! – восхитился Лозовский. – ГКЧП – не слышала?

– А, эти! Нет – Гарика хотят посадить!

«И поделом», – чуть было не сорвалось с его языка.

– Вы же, я слышал, развелись, – осторожно напомнил он, как бы спрашивая, почему ее так волнуют его проблемы.

– Да, развелись. Но... Это сложно, не будем об этом.

Значит, ты ничего не знал? А тогда... Почему ты здесь?

– Я и сам задаю себе этот вопрос.

– Как хорошо, что ты здесь! Как хорошо! Мне не с кем посоветоваться. Я тебе все расскажу. Не сейчас. Опаздываю.

– Я тебя подвезу, – предложил Лозовский, брелоком отключая охранную сигнализацию «мерседеса».

– Боже! Это твоя машина? – растерянно спросила она и даже поморщилась как бы болезненно, пытаясь совместить в сознании «мерседес» и Лозовского – белобрысого, небритого, с длинным, стертым после ночной гонки лицом, который в своих джинсах и заурядном светлом плаще никак с «мерседесом» не совмещался.