Над рыжей дояркой, что лузгает семечки в грязь,

Над синим морозом, плетущим славянскую вязь

На окнах почтамтов, столовых, театров, пивных,

Бань, паром пропахших, больниц, как судеб ножевых… –

Над рабством рабочего, смехом крестьянских детей,

Над синим морозом – а он год от года лютей,

Над синим морозом – байкальским, уральским, степным –

Летит наш Христос, лучезарный, сияющий дым,

Летит Человек, превращенный любовью во свет.

И все Ему жадно и горестно смотрят вослед.

ОСАННА МАГДАЛИНЕ

Славься, девчонка, по веки веков!

В бане – косичку свою заплети…

Время – тяжеле кандальных оков.

Не устоишь у Него на пути.

Запросто – дунет да плюнет – сметет,

Вытрясет из закромов, как зерно…

Так, как пощады не знает народ,

Так же – пощады не знает Оно.

Славься же, баба, пока не стара!

Щеки пока зацелованы всласть!..

Счастием лика и воплем нутра –

Вот она, вечная женская страсть.

Но и к пустым подойдя зеркалам,

Видя морщины – подобием стрел,

Вспомнишь: нагою входила во храм,

Чтобы Господь Свою дочку узрел.

Славься же, милая! Старость – близка.

Смерть – за порогом. И всяк – одинок.

Но поцелуя и рот, и щека

Просят!.. И кто то там снова – у ног!

Дай ему руку! Согрей. Накорми.

Дай ему тело. И душу отдай.

Славьтеся, бабы! Мы были людьми.

…Кем мы ТАМ будем – гадай не гадай…

Только сколь жизней отпущено мне,

Столь и любовей я странноприйму,

Закипятив на последнем огне

Чайник в бесслезном бобыльем дому,

Жарко целуя распяленный рот,

Гладя дощатые выступы плеч,

Зная, что так вот – никто не умрет,

Что только так – от Геенны сберечь.

ФРЕСКА ПЯТНАДЦАТАЯ. ДОКОЛЕ НЕ ПРИИДУ

КОСТЕР НА БЕРЕГУ БАЙКАЛА

…целую очами юдоль мерзлоты, мой хвойный Потерянный Рай.

Полей да увалов стальные листы, сугробной печи каравай.

На станциях утлых – всех баб с черемшой, с картошкой, спеченной в золе,

И синий небесный Дацан пребольшой, каких уже нет на земле.

Сибирская пагода! Пряник медок! Гарь карточных злых поездов!

Морозным жарком ты свернулась у ног, петроглифом диких котов…

Зверье в тебе всякое… Тянет леса в медалях сребра – омулей…

И розовой кошки меж кедров – глаза, и серпики лунных когтей!..

Летела, летела и я над Землей, обхватывал взор горький Шар, –

А ты все такая ж: рыдаешь смолой в платок свой – таежный пожар!

Все то же, Сибирюшка, радость моя: заимок органный кедрач,

Стихиры мерзлот, куржака ектенья, гольцы под Луною – хоть плачь!..

Все те же столовки – брусника, блины, и водки граненый стакан –

Рыбак – прямо в глотку… – все той же страны морозом да горечью пьян!

Грязь тех  поездов. Чистота тех  церквей – дощаты; полы как яйцо,

Все желто медовы. И то  – средь ветвей – горит ледяное лицо.

Щека – на полнеба. В полнеба – скула. Воздернутой брови торос…

И синь мощных глаз, что меня обожгла до сока пожизненных слез.

Снег плечи целует. Снег валится в грудь. А я – ему в ноги валюсь,

Байкалу: зри, Отче, окончен мой путь.