Нет, не отвечайте. Я не закончил, — сказал быстро Зивелеос, заметив попытку судьи прервать его ответом. — Не буду говорить о революции семнадцатого года. Понимаю, что при прежней власти вы не могли стать тем, кем являетесь сейчас. Но что сегодня защищаете, сидя в своём кресле? Миллиарды рублей и долларов уходят из нашей страны на зарубежные личные счета олигархов.

Вывозятся бриллианты и золото, лес и нефть, масса других богатств нашей родины с единственной целью сделать страну придатком капиталистического зарубежья, лишить её былого могущества. И вы предлагаете спокойно взирать на уничтожение моей родины? Кто остановит этих негодяев? Вы? Своими словами о вреде насилия? Да эти бандиты должны будут в ноги вам кланяться за такое усердие. Они и кланяются, давая вам подачку в виде зарплаты несколько лучшей, чем у крестьян и рабочих.

Вы можете бороться со своим адом внутри, сколько хотите. Это ваша личная проблема. Но, живя в обществе, будучи от него зависимым тем, что используете блага, вырабатываемые им для всех, вы обязаны жить по законам этого общества, которые должны иметь одну основу — хорошо то, что хорошо большинству, а не отдельным лицам. Общество не научилось пока делать так, чтобы каждый видел своё счастье в счастье других. Задача эта адски трудная, но не стремиться к ней общество не может, ибо все его помыслы сводятся всё-таки к добру. А добро это приходится защищать. Без насилия, увы, это пока невозможно.

Вы сегодня защищаете отщепенцев жизни, которые пытались изнасиловать девушку. Да если бы я, находясь в это время в небе, не увидел случайно, как её сначала преследовали на машине, а потом силой усадили туда, если бы я не остановил это насилие своей силой, то что бы стало с этой прекрасной душой? И вы ведь меня слушаете сейчас только по той причине, что я сильный.

Иначе меня бы выгнали давно. Своим непротивлением злу вы способствуете ещё большему насилию со стороны тех, кому в насилии не препятствуют. Негодяи, сидящие здесь, будут мною наказаны снова за то, что клевещут на невинную девушку, если вы сами не примите справедливое решение. Я свидетельствую, что они проявили насилие. Если вы объявите по телевидению, то наверняка найдутся и другие свидетели этого эпизода на улице.

— Да, но вы не можете быть свидетелем, если не предъявите суду документа, удостоверяющего вашу личность, — сказала, наконец, судья то главное, что волновало всех. Не могу же я написать в постановлении суда свидетельские показания Зивелеоса, который не является юридическим лицом в нашем государстве.

Николай задумался. Эта мысль ему не приходила в голову. Раскрывать себя не входило в его планы. Он посмотрел на Таню. Её глаза, голубизна которых, давно запала ему глубоко в душу, были обращены на него. В них была мольба о помощи. Честь девушки зависела от него.

— Хорошо, — сказал он, — обращаясь к судье, но продолжая смотреть Тане в глаза, — если для сохранения доброго имени Иволгиной и для справедливого наказания её обидчиков я должен представить мой паспорт, готов сделать это немедленно.

Вздохнув, как будто ему предстояла тяжёлая работа, Зивелеос левой рукой достал из внутреннего кармана пиджака паспорт и подошёл к столу судьи.

Подмостки сцены были невысокими, так что положить паспорт на стол, не поднимаясь, было нетрудно.

Судья торопливо схватила документ, раскрыла его и тут же изумлённо подняла глаза.

— Но этого не может быть. Я никогда не поверю, что вы журналист Самолётов.

В комнате ахнули:

— Кто???

— В паспорте написано Самолётов Николай Степанович, — пояснила судья. — Но я не могу в это поверить. Очевидно, это ваш очередной фокус. Вы совершенно не похожи ни на фотографию здесь, ни на снимок, который мы видели в газете с его публикациями.