Колдмун в последний раз провел лучом фонарика, разрезая им темноту, потом развернулся и поднялся по лестнице, решительно настроенный закончить сборы.

Эхо его шагов растаяло в подвале, и вместе с темнотой вернулась тишина. Фигура в подвале оставалась неподвижной, скрытой в маленькой нише. Минуту спустя она вышла из крохотного пространства. Констанс Грин, облаченная в черное, словно в трауре, огляделась вокруг и отметила, что подвал снова пуст. Убедившись, что все здесь стало как прежде, до прихода Колдмуна, она скользнула в темноту, снова невидимая, чтобы ждать… и ждать.

32

Роджер Смитбек перевернулся на грязном матрасе, который служил ему кроватью, и со стоном осторожно поднес руку к щеке. Даже сейчас, по прошествии двух дней, боль не утихала. Глаз у него был опухшим и наполовину закрытым, ухо раздулось, а к виску вообще невозможно было прикоснуться. Он мог только догадываться, какой развалиной выглядел, — в маленькой грязной кладовке, ставшей его камерой, не было зеркал.

Смитбек провел здесь уже два дня, два полных дня. Он знал это только потому, что высокое зарешеченное окно на стене под потолком пропускало солнечные лучи. Когда он впервые пришел в себя после того жуткого удара, здесь стояла темнота. Несколько часов спустя встало солнце, потом, после бесконечного ожидания, оно ушло, и для Смитбека началась вторая бесконечная ночь. Солнце снова встало и зашло — во второй раз.

Два дня. Единственной его едой были пакетики банановых чипсов, единственным питьем — банки финикового лимонада со стоявшего в углу поддона. Чипсы ему приносили каждый день, каждый раз это сопровождалось предупредительным криком, и дверь приоткрывалась ровно настолько, чтобы под дулом дробовика швырнуть внутрь несколько пакетиков. Туалет представлял собой старое оцинкованное ведро. Его еще предстояло вынести.

Смитбеку потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя от последствий удара. И когда он сделал это, его охватил ужас: что теперь с ним будет? Неужели удар по голове — всего лишь предисловие к тому, что его ждет?

Ищет ли его кто-нибудь? После смерти брата Смитбек жил без семьи, без подруги. Он так часто переезжал с места на место, не извещая друзей, что его исчезновение их не встревожит. Оставался Краски — он единственный обратит внимание на отсутствие Смитбека и, вероятно, решит, что его репортер отлынивает от работы.

Одно радовало: они не собираются его убивать, по крайней мере сейчас. И это вызывало вопрос: а чего они хотят от него?

С осознанием этого его мысли — насколько позволяла невыносимая головная боль — обратились к событиям, которые привели к его нынешнему положению. Его подставил этот сукин сын из ландшафтной компании. Наверное, Смитбеку следовало предвидеть такое развитие событий. Но он, как обычно, слишком жаждал заполучить свою историю.

Теперь история у него была, ну да, если только удастся выбраться отсюда живым.

Его испанский был довольно убогим, и Смитбек понимал лишь часть громких разговоров, происходивших за запертой дверью его камеры. Насколько он смог разобрать, его держали пленником в одном из неиспользуемых подсобных помещений tienda guatemalteca, мимо которого они проехали, прежде чем свернуть в проулок. Он слышал только два мужских голоса. Иногда эти двое грубо смеялись, отпускали похабные шутки и хвастались своими подвигами. Они разговаривали о некоем солидном вознаграждении от кого-то за что-то. Он слышал много разговоров про наркотики, стрельбу и контрабанду. Один или два раза, как ему показалось, упомянули о нем. Но в основном они, похоже, ждали возвращения босса. Человека, которого они называли El Engreído.

Engreído. Смитбек задумался над этим словом и решил, что фигурально это слово значит «самодовольный».