|
При Глебове. В принципе он мог всех их вытащить за собой в столицу. Девчонки были грамотными и боевыми. Но кто бы его понял. В тихой богатой провинции, где по улицам давно не бродят бурые медведи, а правовое сознание подкрепляется солидным долларовым эквивалентом, Виктору Федоровичу было куда как спокойнее. Он осел здесь, потому что не был уверен в том, что однажды желание отомстить не переборет его. Он совсем не был в этом уверен. Око за око. Жизнь за жизнь. Но что, спрашивается, лучше: мгновенный всплеск боли и вечная весна или длительное, сухое, страшное умирание под его чутким руководством? И все-таки он не был так уж уверен в себе.
— Наташа, добрый день. — Виктор Федорович забарабанил тонкими пальцами по стеклу. — Пора, все собрались. — Я не назначала, — проворчала она. — Запишитесь у секретаря. А? Что? Ой, совсем я замоталась, веришь, просто страшно. Как тебе моя стрижка? Пойдет? — Наташа игриво завертела головой, на которой практически не было волос. — Как у Хакамады, а? Виктор Федорович брезгливо поморщился. Связавшись с Амитовой, он уже в который раз пожалел о том, что не дано ему быть стилистом. Доверив ей самой выбирать свой имидж, он уже видел ее с выбеленными «овощными» прядями, фиолетовой челкой, химической завивкой, выщипанными почти под ноль бровями, резкой, баклажанной сменой тона, а теперь еще это. С новой стрижкой Наташа выглядела как лысая Зыкина. В своем естественном виде — с темной косой вокруг головы — она смотрелась куда более респектабельно. Но — снявши голову по волосам не плачут. Тем более, что современный избиратель, может, и оценит это чудо парикмахерского искусства именно за схожесть с Хакамадой. — Тебе не нравится, — огорчилась Наташа. — Лицо, конечно, полновато. Но я же русская женщина. С небольшой примесью татарской крови, — усмехнулась она. — И денег, — добавил Глебов. Если бы не татарские деньги, то сидела бы доктор Амитова на приеме в поликлинике и путала бы понос с золотухой. Своего потолка она достигла двадцать лет назад, когда закончила медучилище и освоила работу над анализами пациентов. — За три месяца это, конечно, не отрастет? М-да, тогда, пожалуйста, выкраси это в естественный цвет. — Выкрасить и выбросить. — Согнувшись в три погибели, кряхтя и поскрипывая ревматическими суставами, Амитова выползла из машины. Она всегда казалась такой самостоятельной, что руку подать ей было просто невозможно. — Слушай, когда ты научишься делать это красиво? Тебя же будут фотографировать, это просто безобразие. — Виктор Федорович снова поморщился. — Дашуню попросим. Она хоть и дура набитая, но — мастер экстра-класса. Талантище. Слушай, а мы можем ей выставку организовать? Я давно уже обещала. — Наталья повертела головой, расправила плечи и устало вздохнула. — Надо худеть. Уже как корова. Эти гамбургеры меня сведут в гроб нестандартного размера. Вопрос по поводу Дашуни Глебов пропустил мимо ушей. Он полагал, что содержания, которое выдастся на всю эту семейку, с лихвой должно хватать для того, чтобы фотохудожница занималась домом, точнее, Лялечкой, а не бегала высунув язык по городу, конкурируя с гениальными выпивохами из газет и журналов. Амитова настаивать не стала. Дело есть дело: да — да, нет — нет. И пустопорожние пересуды ни к чему. — Хорошо у тебя. — Наташа улыбнулась и помолодела лет на двадцать. На полных розовых щеках заиграли ямочки, раскосые глаза вытянулись в маленькую полоску Чукотского моря. Она должна вызывать народное доверие. Глебов облегченно вздохнул. За одну эту улыбку ее стоит посадить в парламент. — И чё собрались-то? Девки, что ли, опять за Кирилла бьются? Не понимаю. |
