— Нет, он не умер, просто скопытился, как бык на бойне. Теперь он несколько часов будет лежать как бревно. — Глаза Бартоломео сверкали в сером рассветном сумраке. — И его не найдут и не хватятся — из-за отъезда мадонны Джулии все носятся как угорелые и все слишком заняты, чтобы заметить пропажу чьего-то личного повара. — Мой подмастерье махнул рукой в сторону толпы во внутреннем дворе замка: трёх десятков стражников на цокающих подковами конях, служанок, несущих кто последний узел с одеждой, кто шкатулку с письмами. Мадонна Адриана устало взбиралась в карету, которая привезла её сюда только вчера днём. Стоял такой шум, что Бартоломео мог бы прокричать свои слова, и никто бы не услышал, однако он говорил драматическим шёпотом, приблизив свою голову к моей. — К тому времени, когда этот венецианский сукин сын очнётся или его найдут, или кто-нибудь приедет его искать, мы уже будем давно в пути, синьорина. И к тому же будем ехать по другой дороге.

Он ухмыльнулся, сияя от того, что участвует в настоящем приключении, и я позавидовала его хорошему расположению духа. Что до меня, то я чувствовала себя просто больной.

— Никому ни слова о том, что произошло, — предупредила я его по меньшей мере в четвёртый раз, запихивая мой маленький узелок с одеждой между сундуками, содержащими сковородки, котлы, специи и прочие необходимые в кухне вещи, которые я привезла в Каподимонте. — Никому: ни маэстро Сантини, когда мы приедем в Рим, ни Оттавиано, ни другим подмастерьям. Ни торговцу рыбой, когда я пошлю тебя на рынок за осётром, ни священнику, которому ты будешь исповедоваться после мессы, ни тем молодцам, с которыми ты будешь играть в примьеру, в том случае, если ты уже достаточно вырос, чтобы играть в карты как последний идиот.

— Да зачем же мне об этом рассказывать, синьорина? — перебил меня он. — Я ведь и сам замешан в этом деле по самые уши. И неприятности мне нужны не больше, чем вам.

— Поклянись, — настаивала я.

— Клянусь головой святой Марфы.

— Поклянись на её руке. — Я достала из-под верхней юбки маленький полотняный мешочек; Бартоломео заглянул в него и отшатнулся.

— Так вот что у вас там, синьорина? Рука святой?

— Вполне возможно, что она ненастоящая, — солгала я. — Но ты всё равно поклянись на ней. Святая Марфа тебя услышит.

Он осторожно положил руку на мешочек и поклялся.

— Хорошо, — сказала я и едва успела подвесить мешочек с рукой к поясу под юбкой, как мне пришлось наклониться через задок повозки и выблевать скудное содержимое моего пустого сведённого спазмом желудка прямо на камни двора.

— От вида этой сморщенной штуки в вашем мешочке кого угодно вырвет. — Мой подмастерье произнёс это так весело, что я едва его не убила. — Хорошая, успокаивающая душу и желудок еда — вот что вам сейчас нужно, синьорина. Смотрите, я набрал в эту корзину всякой снеди. — Бартоломео с довольным видом похлопал по большой корзине, которую он погрузил на повозку вместе со своей одеждой. В Каподимонте он полюбил упаковывать корзины с провизией для трапез на свежем воздухе у озера, к которым питали пристрастие все Фарнезе. Что касается меня, то, когда речь заходила о том, чтобы выставить еду, я предпочитала выставлять её в доме на буфете, а не на природе из корзинки для пикника. Меня опять замутило и вырвало.

— Может, хотите немного сабайона? — с надеждой в голосе спросил Бартоломео. — Я сделал его нынче утром: добрый миланский миндаль, немного холодного куриного бульона, потом процедил через сито с яичными желтками и небольшим количеством сладкого белого вина...

— Надеюсь, ты использовал треббиано из Пистойи, — сказала я, вытирая рот. — Это лучшее вино для приготовления сабайона.

— Ну, разумеется, я взял треббиано из Пистойи! И ещё немного корицы, тонко помолотого сахару, розовой воды.