|
Плечистый парень изменился в лице и, уронив коробку, поспешил на зов десятника. Его покинутый партнер, ничего не заметив, продолжал тупо клевать носом. – Где гуляет десятник, там рядовому наемнику не место! – назидательно сказал Киджар. – Был бы тут наш сотник, я бы враз исчез, а так исчезнешь ты. Понятно? – Да, господин! Конечно, господин! Считай, господин, что я уже в казарме! – И ни в какой ты вовсе не в казарме! – Выпитое вино прихотливо играло с голосом наемника. – Я тебе вконец испорчу вечер. Стой у входа и жди. Потащишь своего командира домой. Буду гулять во весь размах, пока ноги не откажут. – Да, господин! Как прикажешь, господин! – И стражник испарился. – Уважают они тебя, – хмыкнул Шенги. – Посмели бы не уважать! Этот молодой, в страже всего ничего, а уже понимает... – Строго ты... – Охотник не окончил фразу, лицо его стало напряженным. В зал вошли трое. Одним из них был Урихо – все так же роскошно одетый, с тем же дерзким выражением на физиономии. Его спутников Шенги видел среди пролаз в «Счастливом путнике». Урихо с видом принца в изгнании обвел зал брезгливым взором – и подобрался, помрачнел, встретившись глазами с Подгорным Охотником. Несколько мгновений враги обменивались взглядами. Затем Урихо резко повернулся, еще надменнее вздернул плечи и двинулся вокруг сцены. Дружки последовали за своим вожаком. Все трое уселись на противоположной стороне зала, неподалеку от черного хода, и, насколько можно было разглядеть, начали игру. – Др-рянь, – с чувством сказал Охотник. – Если назревает драка, – с энтузиазмом начал Киджар, – то я сегодня не на службе и могу со всем удовольствием... – Не будет драки. На лепешку с медом спорю – не будет! Мы с ним потолковали в «Счастливом путнике» и очень, очень хорошо друг друга поняли. – И теперь он издали любит тебя робкой, застенчивой любовью? – Вот именно. Эта рыжая уберется когда-нибудь? Не женщина, а набор костей! – Это ты зря. Она, конечно, не Черная Азалия, но терпеть вполне можно. Ее Клюквочкой прозвали – интересно, почему? – Наверно, потому, что ей самое место на болоте, – мрачно предположил Шенги. – Ну, зачем так сурово! Может, потому, что у нее вечно кислая мордашка... Во, уходит! Не переставая вилять бедрами, девица медленно поднималась по лестнице. – А что наверху? – заинтересовался Шенги. – Каморки, где переодеваются красотки. И еще две комнаты, их хозяин сдает. – Это если сговоришься с какой-нибудь девицей? – Или из города кого приведешь. Чужую жену или... Во-во, слушай! Сверху полилась нежная, трепещущая мелодия. По лестнице прошуршал узорчатый подол. Стройные босые ножки, мелькая в разрезе ткани, легко сбежали по ступенькам. – Черная Азалия! – жарко выдохнул Киджар. Посерьезнев, Охотник вгляделся в женщину... нет, в язык черного пламени, что полыхал на сцене! Как могут такие пышные формы сочетаться с легкостью и изяществом? Как может каждая линия быть такой мягкой и в то же время чистой, словно тут потрудился великий скульптор? Глубокий, низкий, томный голос воцарился над звоном струн: Ты, скупец, золотые монеты, как жизнь, бережешь, Но взгляни мне в глаза – и свои сундуки распахнешь! Дали имя цветка мне – душа моя с этим согласна, Погляди на меня – и увидишь, что это не ложь. Лепестки моих губ приоткрылись так пылко и страстно, Небывалые ласки сулит их невольная дрожь. Я серебряный кубок наполню вином темно-красным. |
