– Боишься меня? – Он выделил голосом последнее слово, словно не поверил мне. – Почему?

– Из‑за того, что может случиться. – Все, о чем я думала у очага, выплеснулось наружу – то, что из‑за него на мою госпожу могут обратить недоброжелательное внимание люди, которые могут и станут ей противодействовать,

– Понимаю, – медленно проговорил он. – Кинрр говорил о таких вещах, как зависть великих Домов и их тайные способы расправы с теми, кто навлек на себя их злобу. Ты думаешь, что подобное может обратиться против той, о ком ты заботишься, если каким‑то чудом я получу корону? Император обладает всей полнотой власти, разве не так?

– Прислушиваясь к советам канцлера, – уточнила я.

– Но он может взять под свою защиту кого угодно…

– Если пожелает это сделать.

– Вот как. – Он нахмурился. Криво усмехнулся, посмотрев на меня. – Сдается мне, ты видишь лишь мрачное будущее, Алитта. Я еще не получил корону. Не думаю, что мои шансы велики. Но вот что я скажу тебе, Алитта: твоя госпожа знает больше, чем любой из нас. Я бы поставил на нее, выйди она с голыми руками против целого вооруженного войска. Она бы победила. Она – это куда больше, чем кажется.

28

Равинга не разделила с нами завтрак, да и Алитта не оказала мне такой любезности. Мы с Мурри ели в одиночестве, и невеселая была это трапеза, поскольку я ожидал вызова на испытание, а ожидание никогда не было для меня легким. Оно всегда тяжело для того, кто все время подсчитывает беды, поджидающие его впереди. И сколько мне придется ждать, я не мог даже предположить.

Алитта нагрузила две большие корзины изделиями Равинги, что казались попроще, или, может, даже своими собственными, и я поставил их для нее на ручную тележку. Я бы даже с удовольствием сам отвез их, проводив ее до рынка, но она прямо сказала мне, что мое дело – оставаться в укрытии, раз уж я пренебрег обычаем, выбрав для жилья дом кукольницы. Мое появление на рынке в качестве торговца только привлечет лишнее внимание, какого мне стоило бы избегать.

Таким образом, у меня образовался целый длинный день без какого‑либо занятия. После всех моих странствий и усилий за последнее время такой покой казался мне тяжкой ношей. Старик, который принял дела в лавке и теперь суетился, переставляя кукол Равинги на полках и что‑то бормоча себе под нос, то и дело поглядывал на меня из‑под кустистых бровей, словно находил мое присутствие тревожащим. Наконец мне пришлось отступить в длинную комнату, которая была мастерской Равинги.

Я походил по ней, стараясь не прикасаться ни к чему, как ребенок, которому строго‑настрого это запретили, рассматривая ее работы – от едва начатой до почти завершенной последней фигурки – и изумляясь тому, что среди маленьких кукольных лиц не было и двух одинаковых, Похоже, что она смотрела на свое искусство примерно так же, как моя сестра, и не желала повторять уже выполненный замысел.

Возле одной из полок я задержался подольше, чтобы рассмотреть то, что на ней стояло. Меня пробрала дрожь, объяснений которой я не находил, поскольку я смотрел на подобия двух женщин и мужчины, и рядом с ними – огрызающейся крысы! Почему Равинга тратила свой талант на изображение таких тварей, я не мог даже вообразить.

У женщин были серебристые вапаланские волосы, но оттенок кожи был темнее, чем у тех, кого я встречал на улицах. На них были не обычные платья и даже не придворные наряды, а скудные одежды кошачьих танцоров. Лица их были раскрашены, а пальцы миниатюрных, искусно выполненных рук имели ногти, удлиненные наподобие когтей. Они были поставлены так, словно готовились прыгнуть вперед в одной из замысловатых фигур охотничьего танца.

Их спутник был куда более мрачной фигурой. Голова его была покрыта плотно прилегающим капюшоном, натянутым так плотно, как если бы предполагалось, что под ним вообще не растет волос, даже обычного узла на макушке.