Знаки…

Там – во сне – я понимал их суть.

Но вспомнить его наяву не мог. Это порой не давало мне уснуть. Мне начинало мерещиться, что позабыл, упустил что‑то очень важное, что‑то такое, что изменило бы весь смысл моего существования. Но к чему относилось это – упущенное мною – знание, ускользало от меня. Оставалось темной тварью, скользящей в темной толще ночных вод… Примерно так я представлял тогда свое подсознание.

Такая важная роль Знаков в моих не снившихся снах, казалось, непременно должна бы была навести меня на мысль о притаившемся на моей руке Знаке Лукавого. Тем более что и вспоминаться мне эти сны начали в ночи, когда я мучился бессонницей от горевшей на руке опухоли вокруг творения Алика Балмута.

Но моя татуировка никак не связывалась в моем сознании с теми снами. Какой‑то барьер в моей душе препятствовал этому. А подсознание мое, наверное, втихую от меня выталкивало прочь эти воспоминания о не бывшем. И те стали приходить ко мне все реже и реже. И наконец, я вовсе позабыл об этой странности. И все у нас было как у всех.

Просто все мы прожили несколько довольно насыщенных событиями, а в чем‑то и довольно скучных лет. Я загремел в армию. Побывал на Крайнем Севере. Окончил училище, покалечился и – уже на гражданке – поступил в вуз. Яша тоже времени даром не терял: за эти годы как‑то «откосил» от армии, начал и забросил еще два, не имеющих отношения один к другому, факультета, женился, завел сына и умер.

Точнее, его убили. В одну отнюдь не прекрасную, сдается мне, ночь его в его же собственной квартире неизвестные идиоты истыкали ножом, как малолетние садисты поросенка. Ни жены, ни сына тогда в доме не было. Они с ним уже не жили. С женой они разбежались за пару месяцев до того и только не успели оформить развод. Рита – его жена и наша с ним бывшая одноклассница – жила теперь с сыном в другой стране. Я не слишком интересовался их судьбой. Да и смерть Яши прошла как‑то мимо меня. Так, поболтали несколько раз за пивом с общими друзьями. Дружно согласились с тем, что парень был со странностями, но безобидный. Так же дружно согласились, что «уделал» Яшу кто‑то из своих – из ментовки просочились слухи о том, что убийц Яша сам пустил в свою окончательно ставшую напоминать заброшенный сарай квартиру. И даже пил с ними перед тем, как они (двое, по крайней мере) приступили к основной части программы своего визита – исполнению сатанистского, возможно, ритуала. Согласились мы – бывшие друзья покойного, и с тем, что Яше на роду было написано вот так плохо кончить. Так же, как плохо кончил Алик Балмут.

– А что с ним сталось? – спросил я у ребят.

– Да так… – хмуро отмахнулся от меня Генка Вершков. – Ширяться он стал. Ну и «передоз‑з‑з‑з»…

– Жаль ребят, – вздохнул я.

На этом мой интерес к случившемуся и иссяк. Я уже жил другой жизнью, хотя все еще там, где прошли мои детство и юность – в старом своем доме, но уже занимался другими делами и среди других людей. И времена настали другие. Кто тогда жил, тот знает.

* * *

А сейчас я стоял у стойки буфета и искал по карманам затерявшуюся мелочь. И даже не заметил, когда тот самый мужик – стриженый и загорелый – оказался рядом со мной. И убей меня боже зонтиком, если я могу толком вспомнить, с чего он начал свой со мной разговор. Он – разговор этот – только тогда приобрел для меня определенный интерес, когда мой случайный собеседник совершенно непринужденно – как бы между делом – плеснул мне в стакан добрую толику «Арсенального» из своей бутылки. Есть же на свете добрые люди.

Сказав «мне в стакан», я должен уточнить, "что стакан этот я ему вовсе не подставлял. За секунду до этого никакого стакана у меня вообще не было.