И, карабкаясь по откосой ноге вышки, схватился за ствол карабина, спущенный ему оттуда.

Поднялся на вышку (видим его ноги, взлезающие выше экрана).

Шинель так и осталась висеть на колючей проволоке.

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Комната тюремной канцелярии. Два надзирателя склонились над телефоном. Один (с угольным лицом, читавший приговор) кричит в трубку:

— Товарищ лейтенант! Решетки ломают!.. В двери долбят! Что делать?!.. Товарищ начальник режима!.. Товарищ Бекеч!..

Нет ответа!..

ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН.

а марш! зовет на штурм, наливается силой! В его тревожных перебеганиях

перебегают, носятся заключенные за проломленным, а где и поваленным забором.

Здесь ломами тяжелыми бьют по решеткам! Отгибают их ломами, как рычагами! Звуки ударов сливаются с ликованием марша!

С неба вспыхивает странное освещение: яркое, дрожащее, бледнозеленое.

Это с вышки бросили осветительную ракету — охрана хочет видеть, что происходит в лагере.

В этом мертвенно-зеленом свете видим, как бьют толстыми ломами в железную дверь тюрьмы. Но она не поддается!

Марш обещает победу! Выше, выше! Вперед, вперед!

Ракета померкла. Взгляд вдоль тюремной стены. Кто-то взобрался на спину другого и, сравнявшись с окошком камеры, кричит:

— Яка камера? Яка камера?

Ослепительная розовая ракета.

Голова спрашивающего — сбоку. И окошко тюремное — впол-экрана. Хорошо видна вся глубина ниши — оттуда, ухватись за решетку, подтянулся к нам — Иван Барнягин! непобедимый Барнягин!

В розовом свете ракеты сияет его лицо.

— Седьмая. А вам какую, братцы?

— ШОсту!

— Стукачей? Вот они, рядом, вот они!

Показывает пальцем. Смеется. Померкла ракета.

Но по крыше БУРа начинают ползать лучи прожекторов (ниже не пропускает их забор). Отраженный свет их белесовато освещает дворик БУРа.

Спрыгнувший кричит:

— Эй, хлопцы! Ось она, шОста! Ось камера шОста!

— Тащи сюда керосин!

— Солому — сюда, братцы!

а марш свое!

Белая ракета! Меж разбитых и отогнутых прутьев одной решетки вытискивается наружу — Хадрис. Двумя руками из окна приветствует освободителей;

— Селям!

Ему кричат:

— Сколько вас там?

— Я один! Одиночка.

Ликует свобода!

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

музыка оборвалась.

Камера стукачей. Переполох! Абдушидзе кричит, показывая вверх:

— Лампочку бей! Лампочку бей!

Разбили. Темно.

Тревожный, неразборчивый гул. Стуки в дверь:

— Гражданин начальник! Гражданин начальник!

Красная ракета! Красное небо за черными прутьями решетки. И вровень с окном поднимается сразу свирепое лицо:

— Господа стукачи?..

Замер стук в дверь.

…Господа стукачи! Гавронского замучили? Тараса — пытали?.. Народ приговорил вас — к смерти!!

В погасающем свете ракеты видно, как он поднимает ведро, отклоняется и выплескивает через окно. Хлюпанье. Крики:

— Ке-ро-си-ин!.. Спасите!.. Простите!.. Гражданин начальник!

Отчаянный стук.

Через окно бросают пучки горящей соломы — один! другой! третий!

Теперь-то мы видим камеру! Загорается сама решетка, откосы оконного углубления, и верхние нары с матрасами, с бушлатами…

…и по керосину вниз перекидывается огонь.

Все в оранжевом веселом огне! Но где же люди? — хрипящие, кричащие, стучащиеся…

Все столпились у выхода! Толкая и оттаскивая друг друга, они стараются втиснуться в дверную нишу, чтобы быть двадцатью, десятью сантиметрами дальше от огня! Они стараются спрятать от него голову! отвернуться! закрыться руками! пальцами растопыренными! извивающимися!

Вопли! стук! царапанье! плач!

В оранжевом озарении мы не видим их лиц, не различаем тел, видим одно стиснутое обреченное стадо, которое уже корежит жаром.