– Ты так в гроб меня вгонишь, сердечко мое.

– Извини, мам.

– И давно ты здесь?

– Недавно. Ты так хорошо спала.

– А кто это там? Кто это? Снаружи?

– Не знаю, эта задница приводит сюда людей.

– Кто? – спрашивает Золи.

– Генри.

– Я спрашиваю, кто это с ним?

– Ох, не знаю, какие то пьяницы. Бары закрыты. Извини. Я их сейчас выпровожу.

– Да нет, пусть, – говорит Золи. Она откидывает простыню, боком пододвигается на кровати и спускает ноги на пол. – Ты не дашь мне ночную рубашку?

Она встает спиной к дочери и натягивает нежную рубашку, чувствуя кожей ткань.

– Ты спала с портретом папы?

– Да. Это очень глупо?

– Довольно таки глупо.

В гостиной кто то на кого то шикает, потом металлическая крышечка от бутылки падает на пол, катится по твердой древесине, раздается сдавленный смех.

– Мам, как ты себя чувствуешь? Может, принести тебе что нибудь? Горячего молока или…

– Ты говорила с ним? Со Своном.

– Да.

– И он сказал, что сожалеет, что виноват, да?

– Да.

– А не сказал, в чем он виноват?

– Во всем, мам.

– Он всегда был идиотом, – говорит Золи.

В спальню доносится низкий звук мандолины, потом резкий смех и тихие звуки гитары.

– Иди сюда ко мне.

Франческа вытягивается вдоль постели, раскидывает руки, берет прядь волос Золи себе в рот. Во многих отношениях она – дочь своего отца. Они лежат бок о бок в темноте.

– Извини, мам.

– Не за что извиняться.

– Я понятия не имела.

– Что он еще говорил?

– Что живет сейчас в Манчестере. Уехал в шестьдесят восьмом году, когда была эта история с Прагой. Думал, тебя уже нет в живых. У границы будто бы нашли мертвые тела. Он был уверен, что с тобой случилось что то плохое. Или что ты живешь где нибудь в хижине в Словакии. Говорит, искал тебя. Искал повсюду.

– Что он здесь делает?

– Говорит, любит следить за развитием событий. Поддерживать отношения. Что у него такое хобби. По прежнему использует слово «джипси» . Ездит на конференции и тому подобное. Был на фестивале в Санта Марии. Да где только не был. Сказал, что у него свой винный магазин.

– Винный магазин?

– В Манчестере.

– Никто теперь не живет там, где вырос.

– Что?

– Это его слова. Я однажды услышала их от него.

– Говорит, мам, у него сердце разбито. С тех самых пор. Так и сказал.

– Он одинок?

– Не знаю.

– Свон… – Золи грустно смеется. – Свон – капиталист.

Она пытается представить его в винном магазине, среди деревянных стеллажей. Свон научился считать деньги. Звякает колокольчик при входе, он встает и кивком приветствует покупателя. Потом, сгорбившись, шаркает в лавку на углу купить пол литра молока и небольшую буханку хлеба, потом идет к себе, в маленький домик в ряду таких же маленьких домиков. Он сидит в мягком желтом кресле и смотрит в окно, ждет, когда стемнеет. Тогда он сможет поужинать, медленно дойти до кровати, почитать книжки, в которых рассказывают, как о чем следует думать.

– Он хочет снова повидать тебя, мам. Говорит, что его идеи были заимствованными, но твои стихи – нет.

– Опять это лошадиное дерьмо.

– Говорит, у него сохранились некоторые стихи Странского.

– Он ничего не говорил о Конке?

– Он со всеми потерял связь. Их принудили жить в башнях, вот и все, что он знает.

Франческа изгибается рядом с Золи так, будто, лежа рядом, они могут менять форму тел друг друга.