– Это ошибка, – сказала Золи, – должно быть.

– Это не ошибка, гражданка. Читать умеете?

– Умею.

– Тогда должны сделать то, что здесь предписано.

Золи встала, разорвала бумагу на кусочки и сунула их в ладонь медсестры. Это был приказ отвезти Вувуджи в местную психиатрическую лечебницу.

– Уезжайте, пожалуйста, – сказала Золи.

– Дайте мне этого ребенка, и все будет хорошо.

Золи плюнула под ноги медсестре. Цыгане, столпившиеся вокруг кибитки, стали перешептываться. Медсестра побелела, схватила Золи за руку и впилась в нее пальцами.

– Ребенок нуждается в должном уходе!

Золи тыльной стороной ладони дважды ударила медсестру по лицу. Вокруг кибитки одобрительно зашумели.

Через два часа приехала милиция, но цыгане ушли – исчезли без следа.

Странскому очень нравилась эта история. Милиционеры приезжали и в типографию с ордером на арест Золи, от них мы все и услышали. Должен признаться, случившееся повергло меня в трепет, но мы действительно понятия не имели, где находится табор. Мы искали, но ничего не нашли – ни слуху ни духу.

Потянулись дни без Золи. Меня донимала тревога. Стаи чаек кричали над Дунаем. Я работал в типографии, участвовал в конференции по книгопечатанию в России, потом лежал дома с раскрытыми книгами на груди – Маяковский, Драйзер, Филип Ларкин.

Через два месяца Золи вернулась. Она изменилась: стала сама ходячая неотесанность. Стоя посреди шумного цеха, Золи вдыхала запахи машинного масла и типографской краски. Я поспешил ей навстречу, она от меня отшатнулась.

– Где ты была? – спросил Странский с лестницы.

– Там и сям, – ответила она.

Он со смешком повторил эти слова и ушел вверх по лестнице, оставив нас наедине.

Золи выпрямилась. Я смотрел, как она подошла к ящику для сломанных литер, порылась в нем, посмотрела на буквы, развернутые в обратную сторону, и сложила из них песенку, которую сочинила еще раньше: «Моя могила прячется от меня». Там говорилось, что она чувствует, будто ее стиснули, как древесину в дереве. Золи выложила литеры на стойку и надавила рукой на металл. Сказала, что до сих пор кожей чувствует Вувуджи: он умер от гриппа, заболел им в ту самую ночь, когда табор уходил от милиции.

– Они убили его, Стивен.

– Будь осторожна, Золи, – сказал я, оглядевшись по сторонам.

– Я не знаю, что значит быть осторожной, – сказала она. – Что означает слово «осторожна»? Почему мне надо быть осторожной?

– Ты видела новости?

За время отсутствия Золи успела стать своего рода культовой фигурой – ордер на ее арест был порван, ни много ни мало, самим министром культуры.

– Наступает новое завтра, – сказал он.

Часть этого «завтра» касалась и цыган. В газетных передовицах о Золи писали, что она в своих стихах изображает старый мир, для того чтобы он наконец мог измениться. В ней видели героиню, авангард новой волны цыганских мыслителей. Одно из ее стихотворений перепечатал университетский журнал, издававшийся в Праге. Пленки с записями ее песен снова проигрывали по радио. Чем дальше она находилась, тем более важной фигурой представлялась. В правительственных кругах пошли разговоры о том, чтобы позволить цыганам осесть, предоставить им государственные квартиры, дать возможность самим распоряжаться своей судьбой. Их жизнь в лесу стала казаться странной, несовременной и людям с чистыми помыслами представлялась едва ли не чем то буржуазным. Зачем принуждать их жить на дорогах? Газеты писали, что цыган следует избавить от напастей примитивизма. Больше не будет цыганских костров, пусть они останутся только на театральной сцене.

– Позволить нам осесть? – смешок застрял у нее в горле.