Полина громко вздохнула:

— Слушаюсь, товарищ начальник.

— Будь умницей, детка, — тихо сказал Глеб и отключил связь.

Полина побрела в совмещенный санузел, но никакого желания «кайфовать» в этой душной конуре, вопиюще некомфортабельной по сравнению с её московской ванной, не обнаружила. По-вагонному умылась, думая о том, что этот дом навсегда стал чужим, как и девчонка, закрывавшаяся в своей комнате с плейером или «магическими» книгами. «Переходный возраст», — определила свое тогдашнее состояние Полина. — «Дурь, комплексы неполноценности в сочетании с упрямством и навязчивым чувством собственного превосходства…».

Обойдя комнату, она взяла фотографию отца. Такой открытой, широкой улыбки на его лице она давно не видела. Любительское черно-белое фото, резкие светотени деревенского сада, и сильный человек под яблонями. Когда-то он посадил их сам, сам сделал свою жизнь, и старался, как мог, украшать её близким людям, не забывая о долге перед всем прогрессивным человечеством. Андрей Дмитриевич — положительный герой советской мифологии, человек-легенда, созданный воображением творцов соцреализма. Генерал Ласточкин — дорогой, любимый, невероятно любимый папка…

Полина положила фотографию в сумочку и вздрогнула от звонка в дверь.

— Открой. Поговорить надо, — пробасил Вадим. Она нехотя впустила его в переднюю. — Может, кофе напоишь? — Не дождавшись приглашения он прошел на кухню.

— Если найду. — Полина полезла в шкаф. — Вот, растворимый.

Вскипятив чайник и налив кипяток в большую чашку, она села за стол.

— Слушаю.

— Помнишь еще, что я эту чашку любил… — Засопел Вадим. — Я тоже все помню. даже про кактус. Он жив. Хоть и подморозился прошлой зимой. Целая ветка как ледяной огурец была. В окно сильно несло.

— Я не очень люблю кактусы.

— А я не пишу диссертацию… И жена от меня ушла. Вернее, мы расстались по обоюдному согласию. Понимаешь… У меня наследственность гнилая: вся деревня — силачи, смельчаки и алкаши. До седьмого колена.

— Но ведь твои родители спиртным не увлекаются, — заметила Полина, думая о другом: нарушить или нет просьбу Глеба. Просьбу или приказ? Почему, собственно, он так настойчиво убеждал её переночевать в Зареченске?

— Ай! Родители тут ни при чем. — Вадим махнул рукой, едва не перевернув чашку. Он был заметно под хмельком. — Наверно, через поколение переходит.

— Вот что. Я спать хочу. У меня своя жизнь, устроенная, благополучная. Порадуйся за меня. А я за тебя порадуюсь, когда ты из этого дерьма выберешься и семью свою восстановишь. Двое детей не шутка.

— Ладно, доктор. В проповедях не нуждаюсь, — покачнувшись, Вадим поднялся. — Мне ничего от тебя не надо. Хочу, чтобы ты знала, — я не дубина, не сволочь. Ты это накрепко запомни. Если что не так, свистни. Телефон не забыла? Вот… — Он стоял, чуть не подпирая богатырскими плечами дверной проем. Полину пронизывала жалость. Не надо обладать особенными способностями, чтобы понять — человеку плохо. И катится он вниз, за что ни уцепится, удержаться не может.

— Хочешь, я тебе хорошего врача поищу?

— Лучше обними… — Он рванулся к Полине. — Ты всегда была жутко красивая, но холодная. А теперь я вижу — лед растаял… — Он зло ухмыльнулся. — Добрые люди айсберг растопили. — Пальцы Вадима сомкнулись на её запястье.