Евгений Некрасов. Золотая жила для БлинаСуперсыщик по прозвищу Блин – 12
Глава I ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ БЕЗ ЗАПАСНОГО ПАРАШЮТА
Штуку привезли на вокзал в зеленом ящике без надписей. Это был молчаливый ящик. Военный ящик. Возвышаясь над головами, он плыл в пестрой толпе, как броневик по цветочной клумбе. Блинков-младший заметил его издалека и обрадовался, потому что ждал уже давно и в голову лезли мысли об авариях и автомобильных пробках. Ящик приблизился, и стало видно, что его несут четверо рабочих в чистых синих комбинезонах. Лица у них были багровые от напряжения. Один, толстый, так вспотел, как будто его полили из шланга. Рядом шел папа с туго набитым экспедиционным рюкзачищем. — Привет, Митек! Видал?! — Папа кивнул на ящик. Как будто его можно было не увидеть. — Как она называется? — спросил Блинков-младший, подхватывая свой рюкзак. — Пока что никак. На заводе предлагали «УПАЛ» — Универсальный Прибор Академика Лемехова, но Лемехов не одобрил. Вы бы, говорит, еще назвали «ПРОПАЛ» или «УШЕЛ И НЕ ВЕРНУЛСЯ». — «ОПАЛ». Как драгоценный камень, — предложил Блинков-младший. — А что, красиво, — согласился папа. — Надо только придумать, что значит «О»: «общий», «объединенный»… — «Огромадный». И тяжеленный. Получается «ОТПАЛ», — подсказал толстый. У двери вагона зевала разомлевшая от жары проводница. Ее пассажиры, наверное, все успели сесть: вагон был СВ, с двухместными купе, значит, и пассажиров немного. Увидев компанию с ящиком, проводница закрыла рот и сделала неприступное лицо, означавшее: «Вы, конечно, не ко мне». А папа сделал приветливое лицо, означавшее: «Конечно, к вам!» Он был продуманно и даже с шиком одет для тайги. Брезентовые штаны широченные, чтобы не мешали при ходьбе. Солдатские ботинки разношенные, чтобы не натереть ноги. Куртка-энцефалитка, выгоревшая на солнце, в чем как раз и заключается шик, потому что по такой куртке сразу видно бывалого человека. Короче, папа здорово смахивал на нищего. Проводница взяла у него билеты и стала разглядывать и вплотную, и на вытянутую руку, и на просвет. Рабочие с ящиком переминались с ноги на ногу. Митька подумал, что сейчас проводница попробует билеты на зуб, но вместо этого она спросила: — Песни петь будете? — А надо? — испугался папа. — Не надо. У нас едут иностранцы, — веско сказала проводница. — Хорошее дело, — на всякий случай одобрил папа. — Мы постараемся не петь. Потерпим. — Знаю я вас, как вы потерпите, — сказала проводница. — Такие как садятся, так и начинают: «А я еду за туманом, за туманом». — Нет, я еду на работу, на работу, — ответил папа. Толстый шумно сдул повисшую на носу каплю нота и стал потихонечку наезжать на проводницу ребром ящика. — А это, значит, ваш багаж? — спросила она. — Да разве это багаж! — начал толстый. Тон у него был слишком ласковый для человека, который держит на весу немаленький груз. Митька понял, что сейчас что-то будет. — Мы для удовольствия таскаем на горбу два центнера. Воздухом дышим, — сладким голосом объяснил толстый и вдруг рявкнул: — А ну, брысь отсюда, тетка! Посторонись, а то ща ка-ак взорвется! Проводница схватилась за поручни вагона и уперлась. Глаза у нее забегали, как маятник: с паны на военный ящик, с ящика на папу. И папа, и ящик были подозрительные. |
