Во мраке стало пусто. Исчезли еле слышный шелест одежды, звук дыхания, похрустывание снега под ногами и всегда ощутимое, пусть и на расстоянии в пару шагов, человеческое тепло. Андрей остался один.

    -  И тебе всего хорошего, чародей, - пробормотал Зверев. - Хотя свет ты, колдун, выключил рановато… - В темноте он нашарил на камне ферязь, накинул на плечи, застегнул крючки. Сразу стало теплее. Побродив туда-сюда по снегу, он собрал колчаны, нашел пояс с оружием, заправил в рукав кистень. - Кажется, ничего не забыл… А то ведь монахи найдут - со свету сживут опосля… Нет, вроде все…

    И он двинулся к усадьбе, над воротами которой, словно путеводные звезды, горели факела сторожей.

    Обычно Звереву удавалось проникнуть домой незаметно. Сторожа, избалованные длящейся долгие месяцы безопасностью, особой бдительностью не отличались, а если и подавали голос на стук засова, то отклик молодого боярина их легко успокаивал. Посему и в этот раз Андрей, особо не беспокоясь, привычно сосредоточился, положил крест-накрест руки наворота, мысленно сливаясь руками с запором, и тихо произнес заговор на одоление замков, засовов и прочих рукотворных препятствий:

    -  Встану утром рано, опущусь утром низко, подниму пояс железный, надену шапку медну, надену сапоги булатны. Поклонюсь на север, поклонюсь на юг, поклонюсь на запад да пойду на восток. Пойду в сапогах булатных, в поясе железном, в шапке медной. Пройду тропой мышиной, пройду трактом широким, пройду тропинкой извильной. Пройду сквозь гору высоку, пройду сквозь лес черный, пройду сквозь море глубоко… И тебе, воротина, меня не остановить! - Зверев резко развел положенные на ворота руки, услышал по ту сторону приглушенный стук упавшего засова и потянул на себя створку.

    -  Кто там шумит среди ночи? - грозно окликнули из терема. [2]  - А ну, покажись, не то сулицу [3] метну!

    -  Факел сперва брось, - хмыкнул Андрей. - Вслепую копья раскидывать много ума не надо. Я это, я. Князь Сакульский, боярин Лисьин. Так что оружие хозяйское ты побереги.

    -  Нашелся! - неожиданно громко закричал караульный. - Здесь он, у ворот стоит.

    Зверев не успел запереть за собой створку, как внутренние ворота распахнулись, мелькнула темная тень, и молодой человек сдавленно крякнул от повисшей на шее тяжести: супруга весила минимум вдвое больше Андрея, даже считая оружие и оставленные в светелке байдану [4] и куяк. [5]

    -  Милый мой! Суженый мой! - Лицо Зверева стали покрывать влажные поцелуи. - Нашелся, соколик мой ясный, нашелся единственный мой! На кого ты меня покинул, на кого оставил?!

    Андрей, обняв ее, стиснул от натуги зубы и ничего ответить не мог.

    -  Да уж, заставил поволноваться, сынок. - В воротах, в сопровождении двух холопов с факелами, появился Василий Ярославович. - Где же ты был так долго, чего засветло не вернулся?

    -  Родненький мой… - Полина наконец опустила ноги на землю и прижалась головой к его груди.

    Князь Сакульский облегченно перевел дух, хрипло выдохнул:

    -  У дуба с луком упражнялся да прозевал закат. В сумерках с дорогой промахнулся и через лес продираться стал. А там снега по грудь. Вот и застрял. Пока еще оттуда выберешься! Вы-то чего беспокоились? В темноте даже тати и ляхи спят - чего опасаться? Ну, поспал бы в сугробе, вернулся утром. Одет тепло, не простудился бы. Сколько раз мы так в походе ночевали, отец!

    Боярин промолчал, а вот княгиня отпрянула и горячо зашептала:

    -  Да ты и не ведаешь, от беды какой тебя Господь всемилостивый отвел! На Сешковской-то горе караульные сполохи алые видели да тени летучие! То, сказывают, нежить бесовская дела свои черные творит, люд христианский извести пытается.