– Я и сам об этом догадывался. – Мы переволокли Макдональда, не слишком заботясь о деликатности, на его койку, натянули на него простыни и одеяла, затем я содрал с себя одежду и начал растираться полотенцем. Как нещадно я ни драл себя, дрожь остановить мне не удалось.

– Ключ! – воскликнул Макдональд. – Ключ в двери!

– О, боже! – я и забыл про него совсем. – Сьюзен, пожалуйста. Отоприте дверь. В кровать. Быстрее. Вы тоже, доктор. – Я взял у нее ключ, сдвинул штору, открыл иллюминатор и выбросил ключ в океан. За ним тут же последовали мой костюм, носки, мокрые полотенца. Но сначала я догадался вынуть из кармана пиджака отвертку и свайку Макдональда. Немного пригладил волосы, придав им ту степень порядка, которую можно ожидать у человека, беспокойно проспавшего несколько часов, и, как мог, помог доктору Марстону, заменившему пластырь у меня на голове и обмотавшему мне бинтом больную ногу поверх старой насквозь промокшей повязки. Затем свет погас, и лазарет снова погрузился в темноту.

– Мы ничего не забыли? – спросил я. – Не покажет что‑нибудь, что меня здесь не было?

– Ничего. Думаю, что ничего такого нету, – отозвался боцман. – Уверен даже.

– Радиаторы? – не успокаивался я. – Вы их включили? Здесь страшный холод.

– Не так уж тут холодно, малыш, – хриплым шепотом сказал Буллен. Просто ты замерз. Марстон, у вас есть...

– Грелки, – перебил его Марстон. – Есть пара. Вот они, – он в темноте бросил грелки мне на койку. – Заранее приготовил. Я так и подозревал, что эти холодные ванны твою лихорадку не вылечат. А вот тебе еще стакан. Капли бренди на дне должны убедить Каррераса, как туго тебе приходится. – Могли бы и полный дать.

– А я какой даю?

Вместо ожидаемого общего потепления неразбавленное бренди произвело на меня весьма странное действие. Глотку мне обожгло как будто расплавленным свинцом, и хотя этот жгучий огонь прокладывал внутри меня путь все ниже и ниже к желудку, снаружи мне стало еще холоднее.

– Кто‑то идет, – неожиданно прошептал Макдональд.

Я успел только поставить пустой стакан на тумбочку. Ни на что другое у меня не хватило времени, даже на то, чтобы улечься и закрыться одеялом. Распахнулась дверь, зажегся верхний свет и Каррерас, с неизбежной картой под мышкой, направился через лазарет к моей койке. Как обычно, он полностью контролировал все свои эмоции. Беспокойство, напряжение, предвкушение схватки – он не мог не чувствовать всего этого, не мог не испытывать скорби по погибшему сыну, но на лице его переживания никак не отражались.

Он остановился, не дойдя до кровати, и внимательно, изучающе осмотрел меня холодными, прищуренными глазами.

– Не спите, Картер? – задумчиво проговорил он. – И даже не лежите. Он взял двумя пальцами стакан с тумбочки, понюхал и поставил обратно. ‑Бренди. И вы дрожите, Картер. Все время дрожите. Почему? Отвечайте!

– Я боюсь, – сердито ответил я. – Всякий раз, как вас вижу, душа в пятки уходит.

– Мистер Каррерас! – из двери амбулатории появился закутанный в одеяло доктор Марстон, протирая глаза и на ходу приглаживая свою естественнейшим образом растрепанную, восхитительную седую шевелюру. – Это неслыханно, совершенно неслыханно! Тревожить тяжело больного – и в такой час. Я должен попросить вас удалиться, сэр. И немедленно!

Каррерас оглядел его с головы до ног, затем в обратном направлении и процедил сквозь зубы:

– Успокойтесь.

– Нет, я не успокоюсь! – возопил доктор Марстон.