|
Какой психоз представителей белой расы заставил их считать эту красоту уродством? Затем она сжала губами его пенис, и он почувствовал, что её слова развязали узел: в одну секунду он возбудился. Он закрыл глаза, наслаждаясь своим ощущением, затем снова их открыл, глядя на её причёску «афро», серьёзное смуглое лицо, собственный член, скользивший поршнем у неё во рту. — Я люблю тебя, — повторил он более уверенно. — О Господи, О Эрида, о девочка, девочка моя, я люблю тебя! — Он вновь закрыл глаза и позволил Роботу откликнуться на её ласки ритмичным движением таза. — О, стоп, — сказал он, — стоп, — подтягивая её к себе и переворачивая на спину, — вместе, — сказал он, ложась на неё сверху, — вместе. — Её глаза закрылись, когда он в неё вошёл, и затем снова на мгновение открылись, встретив его взгляд, полный глубокой нежности. — Я люблю тебя, Стелла, люблю, — и с самого начала зная, что ей не мешает его вес, он вдавливался в неё всем телом, не перенося часть веса в опору на руки, а обнимая её, прижимаясь животом к животу, грудью к груди, а её руки в ответ обнимали его и он слышал её голос: «Я тоже тебя люблю, о, я люблю тебя». Он покачивался в ритме её слов, и говорил ей «милая» и «любимая», а потом не было слов, был взрыв, и все его тело, а не только пенис, снова вспыхнуло светом, прошло через шандалу на другую сторону и погрузилось в долгий сон. На следующее утро они со Стеллой снова трахались, безумно и радостно; они так много раз говорили друг другу «я люблю тебя», что это стало для него новой мантрой, и даже за завтраком они снова шептались. Его больше не беспокоила ни проблема Мэвис, ни проблема достижения полного просветления. Он с наслаждением уплетал яйца с беконом, которые казались ему вкуснее обычного, обменивался интимными и совершенно дурацкими шутками со Стеллой и пребывал в абсолютной гармонии с самим собой. (Но девятью часами раньше, в «это же» время, индейцы, переодетые божествами качинами, собрались в центре Ораби, древнейшего города в Северной Америке, и начали исполнять неизвестный танец, поразивший заезжего антрополога. После опроса многочисленных стариков и старух из племени Мирных Людей — а именно так переводится индейское слово хопи, — антрополог узнал, что этот танец посвящён Той Женщине, Которая Никогда Не Меняться. Антрополог знал достаточно, чтобы не совершить ошибку и не перевести это имя по грамматическим правилам своего родного языка. Ведь оно символизировало важный аспект философии Времени индейцев хопи, имевшей много общего с философиями Времени Саймона Муна и Адама Вейсгаупта и ничего общего с тем, чему учат о времени студентов физиков (по крайней мере, на младших курсах). Ему рассказали, что необходимость в исполнении этого танца возникала всего четыре раза, и все четыре раза опасности подвергались многие миры; а сейчас, в момент величайшей опасности, наступил пятый раз. Антрополог, индус по имени Индол Рингх, быстро записывал в своём блокноте: «Параллели: четыре юги в Упанишадах, суданская легенда о Вагаду[29] и странные фантазии Марша об Атлантиде[30]. Это может быть грандиозно». Танец продолжался, монотонно били барабаны, а где то далеко Кармела внезапно бросило в пот… А в Лос Анджелесе Джон Диллинджер спокойно зарядил револьвер, кинул его в портфель и надел на аккуратно причёсанные серебристо седые волосы панамскую шляпу. Он напевал песню из далёкой юности: «Под звон этих свадебных колоколов распадается моя старая банда…» Надеюсь, этот сутенёр там, где сказал Хагбард, — думал он; — до объявления военного положения у меня в запасе всего восемнадцать часов… «Прощайте навсегда, — мычал он, — старые друзья…» Я увидел фнордов в тот самый день, когда услышал о пластиковом мартини. Позвольте мне высказаться предельно ясно и точно, поскольку многие люди в этом путешествии намеренно и упорно все запутывают: я не увидел бы, не смог бы увидеть фнордов, если бы Хагбард Челине не загипнотизировал меня предыдущей ночью на летающей тарелке. |
