К изумлению большого начальника, вместо того чтобы раболепно согнуться и ответить на его приветствие, Гоухар, словно выпущенный из катапульты, пролетел, растопырив руки, вперед и обрушился на него. Это Конан толкнул в спину незадачливого офицера и вслед за ним вошел в комнату.

— Ты… — выбираясь из-под придавившего его тела, хотел было грязно выругаться Азатбахт, но слова застряли у него в глотке.

Аккуратно заперев дверь на засов, в проеме стоял гигантского роста человек с обнаженным мечом в правой руке и таким взглядом жестоких синих глаз, что у начальника ханской стражи отпала охота не только спрашивать, но и вообще шевелиться. Вид вошедшего внушал Азатбахту определенные сомнения не только в том, что вопросы сейчас будут уместны, но также и в том, что его жизнь имеет хоть какой-нибудь смысл. Все это время, с тех пор как варвар ехал на повозке с трупами, его ярость возрастала, не находя выхода. Азатбахту довелось увидеть киммерийца как раз в то мгновение, когда он дошел до высшей точки кипения своей злости, и она казалась еще страшнее оттого, что внешне Конан выглядел совершенно спокойным.

— Тихо, — предупредил киммериец, — я люблю порядок. Порядок во всем, — добавил он и рванул с почтенного Азатбахта ножны с оружием с такой силой, что чуть не разорвал того пополам.

Ремень лопнул, начальник ханской стражи скорчился от страшной боли в пояснице. Штаны упали с него, полоса содранной кожи на месте, где полагалось быть талии, кровоточила.

— Сядьте, — коротко бросил варвар, кивая на лавку в углу комнаты.

Поддерживая спадающие шаровары, начальник стражи семенящими шажками пробежал в угол и сел. Гоухар, соблюдая субординацию, подождал, пока сядет Азатбахт, и потом робко примостился на краешке скамьи. Конан подвинул себе ногой стул и устроился напротив них.

— Ну, что будем делать, сыновья пьяной блевотины? — ласково спросил он.

Его незадачливые собеседники были потрясены настолько, что просто не могли сразу сообразить, чего же хочет от них этот могучий варвар. Давая выход своей ярости, Конан отвесил каждому по хорошей оплеухе.

— Начинай ты! — ткнул он острием меча в грудь Азатбахта.

— Чего ты… Тебе… — заскулил тот, не соображая еще, в чем дело.

Киммериец отвесил ему вторую пощечину, посильнее первой.

— Объясни ты, сопля шангарская. — Теперь он ткнул мечом в Гоухара.

Тот, давясь от испуга собственной слюной и заикаясь, рассказал Азатбахту, что успел понять сам. Варвар, положив ногу на ногу, слушал, временами внося поправки.

— Понял, что тебя ждет, если с этими людьми что-то случилось? — мягко спросил варвар, и от его вопроса Азатбахта забила крупная дрожь.

«Что? Уже?»— пронеслось в голове киммерийца.

— Отвечай, тухлый селезень! — Отвесил он еще одну оплеуху.

— Нет! Нет! — Азатбахт умоляюще протянул вперед руки и завопил — Они живы, живы!

— Тихо, скотина! — процедил сквозь зубы варвар. — Ты так всю стражу сюда созовешь. Забыл, что все под богом ходим? — Он выразительно покачал клинком. — Продолжай!

— Они здесь, у меня в подземелье, — затараторил Азатбахт, — я сейчас прикажу их привести. Они живы, живы… — повторял он, испытывая животный восторг оттого, что поступил правильно и не успел отправить своих пленников на Серые Равнины. У него появилась надежда, что теперь он сможет уцелеть.

— Не торопись, — охладил его пыл киммериец. — Ты очень плохо себя вел. Люди приехали в твой город отдохнуть и набраться сил, а ты их сажаешь в темницу, сын вонючей гиены! — В синих глазах полыхнул яростный огонь.