– Но если предположить, то какой инструмент с этим бы лучше справился? Шприцем такое сделать сложно. Значит, переливали прямо из вены. Сколько времени…

Договорить я не успел. Доктор Шелли неожиданно разозлился.

– Я не знать! – воскликнул он. – Это… я не знать. Я сам бы хотеть знать.

И он едва ли не зарыдал – издал очень странный, рычащий почти звук полного отчаяния и стукнул костлявыми кулаками по столу. Я от неожиданности замолчал, не зная, как себя лучше повести.

А на печи завозился разбуженный Афанасьев.

– Что такое? – он выглянул из-под одеяла весь взлохмаченный и потому ужасно похожий на моржа, какими их изображают в детских книгах.

– У доктора Шелли возникла дилемма в научном вопросе.

– Что? – сонливо пробормотал Афанасьев.

– Говорю, он не знает, кто и как оставляет тела жертв без крови.

– Эти тоже? – неожиданно твёрдым голосом спросил профессор.

– Эти тоже, – подтвердил я.

– Какой ужас. – Он осенил себя священным знамением и, печально поглядев на доктора Шелли, уполз обратно под одеяло. – Ложитесь спать, мой дорогой друг, – пробурчал он приглушённо из-под одеяла по-брюфоморски и добавил уже по-ратиславски: – Утро вечера мудренее.

– Утро? Вечер? Мудрый? – жалобно, едва не плача, всхлипнул доктор Шелли.

– Это он имеет в виду, – попробовал пояснить я, – что тут бесполезно голову ломать.

– Зачем ломать голова? У нас же сосать кровь.

– Ох. – Я взмахнул рукой, вдруг с досадой осознав, что господин Дроссельмейер не стоил всех денег, потраченных на его услуги батюшкой. – Ложитесь спать, доктор Шелли. Завтра подумаем. Уже все устали. А вы особенно.

Он согласился, стыдливо спрятался за занавесочку, чтобы переодеться в пижаму, вернулся при полном ночном параде – в халате, тапочках, пижаме и даже в ночном колпаке. Удивительно, сколько всего он, оказывается, с собой возил.

– А вы? – спросил он меня, укладываясь в единственную кровать и мерзляво, как маленький ребёнок, подтыкая одеяло со всех сторон.

– Я ещё поработаю, – сказал я.

Собственно, не соврал. Сижу, записываю события минувшего дня в дневник. Это быстро стало привычкой. Но впервые работая без писчего, да ещё и в полевых, считай, условиях, считаю это необходимым. Так детали, которые сейчас кажутся малозначительными, не забудутся.

Кто знает, может, в этих незначительных мелочах есть нечто более важное.

Но стоит и вправду отдохнуть. Да и скрип моего пера, наверное, ужасно раздражает остальных. Афанасьев, правда, похрапывает, а вот Шелли не слышно. То ли он так тихо спит, то ли лежит и не может заснуть из-за свечи на столе и шума.

Совы ещё эти. Уху-уху.

Уже далеко за полночь. Вот это я понаписал, конечно.

Вот теперь точно 7 лютня

Чтоб это грёбаное Великолесье, грёбаных Сумеречных Сестёр, грёбаного Ферзена, грёбаного Волкова, который меня сюда отправил. Да чтоб их всех леший в жо  д  л.

Не спал почти всю ночь. Готов убивать. Сейчас допью кофе и…

Твою мать, ещё и кофе пролил. Хоть не на себя, а на этот грёбаный дневник.

Мы уже проехали Орехово. Ночуем сегодня в Златоборске. Завтра на поезде выезжаем в Новый Белград. Билетов не осталось, пришлось воспользоваться рабочим положением, ткнул удостоверением в лицо начальнику станции, чтобы он любыми путями нашёл нам места, пусть хоть в проходе просидим сутки.

Спим по очереди, только Сумеречную Сестру оставили отдыхать по-нормальному.

Итак. Какого хрена творилось, начиная с прошлой ночи, когда мы остановились в монастыре.