Как условились, Лихоманов подобрал его неподалеку от телекомплекса. В потрепанном «жигуленке» они катили в сторону Окружной. Негромкая музыка, слабый запах бензина.

— Курите! — предложил Лихоманов.

— Благодарю вас, — Хабалин видел этого человека впервые и никак не мог составить о нем мнения. Держится культурно, хотя по роже натуральный бандит. Что-то среднее между «новым русским» и научным работником доколониальной эпохи.

— Что там с нашей дорогой Тамарой, я так и не понял? — повел он светский разговор. — Она чем-то явно расстроена?

Сергей Петрович свернул с шоссе и припарковался возле уютного скверика, где молодые мамы прогуливали под липами детишек в нарядных колясках и старики дремали на лавочках, погруженные в воспоминания о минувших сытных временах, когда жизнь была им по карману.

— Вы не ответили, — улыбнулся Хабалин. — Что случилось с Тамарой?

— Что с ней может быть? — Сергей Петрович сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. — Приговорил ее Мустафа, как и вас.

Хабалину показалось, ослышался, но нет: тяжелые слова будто зависли в воздухе под ухмыляющимся взглядом собеседника.

— Приговорил? — все же переспросил он. — Вам-то это откуда известно?

— Не волнуйтесь, Георгий Лукич, — Лихоманов смотрел ему прямо в глаза чуть покровительственно, но благожелательно. — Шанс выпутаться еще есть, только надо поостеречься. Откуда у меня эти сведения — ну какое это имеет значение? У каждого свои каналы информации, как и свои интересы. Однако вы должны мне верить, иначе разговор не получится.

— Я не верю, — твердо сказал Хабалин и тут же почувствовал, что это чистая правда. Инстинктом угадал, этот человек далеко не так прост, как кажется, и он не желает ему зла.

— Но все же, если не секрет, чем я прогневил патрона?

— Он подозревает, что вы утаиваете часть доходов от рекламы. Немного шалите с наличными.

— Ах, вот оно что! — теперь Хабалин и вовсе не сомневался в осведомленности директора «Русского транзита». — И как же мне оправдаться?

— Пред Мустафой нельзя оправдаться, вы это знаете не хуже меня, — Сергей Петрович заговорил еще мягче, чем до этого, как с больным. — Да это и не нужно. Попробуем опередить многоуважаемого Доната Сергеевича. У меня к нему свои претензии, я собираюсь их предъявить. Это его отвлечет от всех остальных дел. Все, что требуется от вас, — опять же информация.

— Я готов, — Хабалин обнаружил, что очередную сигарету прикурил не тем концом.

— Что вам известно о Зоне?

Хабалин не удивился. Как и многие другие творческие интеллигенты, он принимал посильное участие в разработке идеи Зоны, но никогда не был ее горячим поклонником. Если рассматривать Зону как чисто коммерческий проект (конечно, оригинальный), то затратный капитал был непомерно раздутым и вряд ли мог прокрутиться за ближайшее пятилетие, а это, по нынешним российским меркам, сугубо нерентабельное вложение. Однако для основателей Зоны, и в первую очередь для самого Большакова, она имела значительно более важное, нежели просто коммерческое, значение: это некий мировоззренческий символ, модель наилучшего, разумного обустройства этой завшивевшей, прогнившей страны, и уж с этим рассудительный Хабалин никак не мог согласиться.