— Но только мёртвой.
«Багряные» вышли в коридор и направились к месту моего теперешнего обитания, задержавшись лишь для того, чтобы узнать, не прибыли ли на допрос патрульные, доставившие ночного драчуна в тюрьму. Я не стал вскакивать на ноги, ни когда незваные гости переступили порог, ни когда оказались совсем рядом, нависая надо мной грозными глыбами. Золотозвенник едва заметно кивнул сопроводителю, и у моего горла с тихим свистом остановился наконечник раздвинутого бракка, вопреки ожиданиям набухающий не тёмными ядовитыми прожилками, а нитями искорок, сбегающими по бокам и собирающимися в один большой огонёк, повисший в воздухе на расстоянии дюйма от навершия.
— Встать.
Огонёк начал угрожающе потрескивать, и одна из слетевших с него искорок больно ужалила мою щёку.
Опасная штуковина. Похоже, действует на значительном удалении, не то что мой посох. И как бы мне ни было любопытно узнать о принципе действия этого оружия, испытывать его на себе что-то не хотелось, поэтому я выполнил обращённый ко мне приказ.
Мои глаза оказались примерно на одном уровне с глазами золотозвенника, чем тот не преминул воспользоваться, уставившись на меня немигающим взглядом.
— Сколько времени ты находишься в этой камере?
— Если скажете, который час идёт, мне будет проще ответить.
Он криво усмехнулся:
— Скоро пробьют утреннюю зорю.
— Я оказался здесь ещё до вечерней.
— Значит, этого парня привели уже при тебе?
— Да, эрте.
Золотозвенник, казалось, вдобавок к застывшему взгляду перестал ещё и дышать.
— Он что-нибудь говорил? Рассказывал о чём-нибудь странном, что с ним приключилось?
— Он ничего не помнил. Если вы хорошо смотрели, то наверняка заметили шишку у него на лбу с правой стороны. Так вот, парня кто-то от всей души стукнул по голове, почему он впал в беспамятство.
— Но решётку он дёргал не во сне, ведь так?
— Да. Очнулся вскоре после того, как его принесли. И долго не мог понять, что происходит, а потом…
— Потом? — Пеговолосый напрягся, как охотничья собака в стойке.
— Потом кое-что всё же вспомнил.
Золотозвенник, приготовившийся к обстоятельному рассказу, сердито фыркнул, наткнувшись на простодушное молчание, и огонёк бракка приблизился к моему лицу почти вплотную.
— Что именно?
— Вспомнил, что вышел ночью во двор. Гулял там. Встретил давнего неприятеля и подрался с ним. А подрался, потому что стал таким же сильным.
Тёмные глаза всё же мигнули.
— Дальше!
— А дальше всё было просто. Он решил, что я сомневаюсь в его силе, и вцепился в решётку. Итог вам известен.
Золотозвенник ещё раз пристально прищурился:
— Больше тебе нечего рассказать?
— Нет, эрте.
Последние слова умирающего, сколь бы важными они ни были, именно в силу своей необъяснимой значимости показались мне опасными в первую очередь для меня самого, поэтому я предпочёл промолчать.
— Всё готово! — окликнула из-за решётки женщина, и «багряные» отправились обратно.
Что именно творила сереброзвенница Цепи одушевления во время моего допроса, я не видел, но, когда она отошла от тела, мне почудилось, будто мертвецу стало чего-то недоставать. Может быть, части лица, может быть, отдельных кусочков плоти: света факелов, задерживаемого спинами стражников, не хватало, чтобы всё ясно разглядеть. Зато я смог увидеть то, что и в самом деле выглядело поразительно и пугающе.
Женщина подошла к решётке, положила свои ладони на оторванные кисти, начала поглаживать, всё настойчивее и настойчивее, а в какой-то момент скользнула в них, как в перчатки, и медленно разжала скрюченные пальцы, словно те вдруг стали её собственными. |