— Хуже уже не будет, — возразил он и, протянув руку, погладил девушку по голове.

Лидка вдруг всхлипнула и, отвернувшись, уткнулась в подушку. Гектор растерялся.

— Ну ладно, что ты, — торопливо приговаривал он, проводя шершавой, мозолистой ладонью по волосам дочери. — Ну не надо. Может быть, обойдется. Вдруг мужик этот и не помер вовсе. Может, он оклемался и до дому добрел. Может, его кто-нибудь отвез в больницу…

— Он у-умер… — глухо, невнятно выпалила в подушку девушка. — Понимаешь, умер. Я видела его глаза, папа! Он погиб… Меня посадят в тюрьму. Я знаю… Ой, папка…

— Может, не найдут, — сказал Гектор, стараясь, чтобы фраза прозвучала ободряюще. — Кто вас видел? Этот, на «девятке»? Ну подумай сама, зачем ему болтать, навлекать на себя неприятности? Нет, он будет молчать. А больше вас никто и не видел. Утром я позвоню одному знакомому, отгоним тачку твоего кавалера в его мастерскую. Три дня — и будет как новая. Подрихтуем, подкрасим… Лешка, он, знаешь, мастер — золотые руки. Из… словом, из хлама конфетку сделает. Так-то.

Лидка всхлипнула, шмыгнула носом и, повернувшись, вытерла ладонью глаза.

— Ты думаешь? — спросила она тихо.

— А как же. — Гектор попробовал улыбнуться. — Не боись. Как-нибудь выкрутимся.

Дочь слабо улыбнулась в ответ:

— Знаешь, мне так страшно…

— Представляю себе. — Он поднялся. — Ладно, постарайся забыть об этом. Хорошо, золотой? Поспи. Утро вечера мудренее.

Девушка вздохнула, словно говоря: «Если бы…»

Гектор вышел из комнаты, аккуратно и плотно притворив за собой дверь. В темноте пошарил в баре, отыскал «нычку» — наполовину выпотрошенную пачку «Явы», — достал сигарету, закурил. Поставив пепельницу в изголовье кровати, он повалился ничком, уставился в сочащийся причудливыми тенями потолок. Музыка все плыла и плыла, навязчиво повис в молочном полумраке эллингтоновский «Караван». Гектор терзал зубами сигаретный фильтр и думал, думал, думал. Он так и не нашел в себе сил рассказать дочери о самом главном. О воспоминаниях, застывающих за спиной темными бесплотными фигурами. Хотим мы того или нет, но они возвращаются, заставляя нас покрываться холодным потом. Гектор повернулся на бок, раздавил окурок в пепельнице и, натянув одеяло до подбородка, закрыл глаза. Сон все не шел, зато лезли в голову дурные мысли. Вопросы гроздью нанизывались на лозу страха. А если ехавший на «девятке» парень запомнил номер «жигуля» и «стукнул» ближайшему гаишному посту? Так или нет? Если нет, то куда делся труп? А если так, то почему «жигуль» не тормознули на трассе? Гектор понимал: имела место какая-то случайность, благодаря которой ребята благополучно добрались до дома, но поймать ее за хвост не мог, ибо такие случайности не поддаются логическому анализу. Они просто происходят, и все. Отвернувшись к стене, Гектор вспомнил о визитке Вальки и мысленно поблагодарил Бога за то, что еще жива такая прекрасная старомодная штука, как школьная солидарность. Ведь без малого пятнадцать лет не виделись, и на тебе, примчался среди ночи. Валька — проверенный в пивных баталиях сорвиголова, душа компаний, неисправимый хохмач и повеса, ныне — удачливый бизнесмен. И почему именно о нем вспомнилось в первую секунду? Лучший школьный товарищ. Тогда говорили — друг. Теперь вообще сложно определить: кто друг, кто приятель. Общение затухло, компании распались. А вспомнил же… Надо будет завтра позвонить. Вдруг да выяснится, что потерпевший жив, лежит в больнице? Вот, кстати, и ответ, почему «жигуль» не взяли на трассе.