Однако и Сетона-Томпсона мы ценим не как политолога, а как писателя-натуралиста. Таковым он и остался на страницах этого произведения, повествующего о стране, через северного оленя породнившейся с его новой родиной Канадой. С карибу, североамериканскими северными оленями, он главным образом работал именно как натуралист, более того — в 1900 г. Сетон-Томпсон открыл один из редких видов карибу (современными учеными, правда, «разжалованный» в подвиды), который уже в 1908 г. пополнил список вымерших животных. Но в своем литературном творчестве он к этим оленям почему-то обращался редко. «Легенда о Белом Олене» — едва ли не единственный пример!

Эхей, эхей! Чудное чудо!

Спою вам песню тролля запруды.

Как только я спрячусь,

Мимо проскачет

Белый Олень,

Приносящий удачу.

Пролог

Глубок, черен, мрачен и холоден Утрованд, горное озеро — полная ледяной воды трещина в земной тверди,

морщина на челе высоких Норвежских гор, надежно ими укрытая в трех тысячах футов над Матерью своей, морем, — но ничуть не ближе ее к Отцу-Солнцу. Пустынные берега Утрованда поросли чахлыми деревцами, они тянутся рваной лентой до самого края долины, постепенно редея и уступая место кустарнику и мху, и так же сдаются на полпути к вершинам гранитных утесов, кольцом оградивших озеро. Это последний рубеж леса, дальше ему дороги нет. Дольше всех в этой затяжной войне с морозом держатся ивы да березы, но и они обречены. Их крохотные рощицы полнятся голосами дрозда-рябинника, конька и тундровой куропатки, но на подступах к нагорью, в тени высоких скал, пусто и тихо — слышен только шелест ветра. Дальше простирается морозный Хойфьельд, изломанная каменистая пустошь, глубокие лощины которой полны снега. Она обрамлена ослепительно белыми горами, а на северной ее границе встает туманный и величественный Етунхейм, пристанище духов, ледников и вечного снега.

Эта безлесная равнина — наглядный пример того, какой властью обладает тепло. Чем дальше, тем слабее греет солнце, и жизнь угасает вместе с ним — северный склон каждой из лощин заметно скуднее южного. Давно уже не видно ни елей, ни сосен, рябина задержалась ненамного дольше, ива и береза одолели склон едва ли наполовину. Здесь растут лишь мох да кустарник. Равнина до краев укрыта бледным серо-зеленым полотном из оленьего мха, лишь местами расцвеченного рыжими полянами кукушкиного льна, а на редких открытых солнцу участках — настоящей густой зеленью. Холмы расписаны нежно-сиреневым с затейливым кружевом серо-зеленого лишайника поверх, мазками оранжевого и каплями черного. Они умеют хранить тепло, а потому собирают вокруг себя тесные ряды теплолюбивых растений, которым иначе было бы здесь не выжить. Карликовые березы и ивы тоже тут, жмутся к теплому склону, как человек зимой к печке, пряча свои ветви от морозного воздуха. В полушаге от них вьется лента вереска, а за ней — уже лишь вездесущий олений мох. В лощинах все еще лежит снег, хотя уже наступил июнь; но каждый из этих сугробов потихоньку съеживается, растворяясь в ледяных ручьях, находящих дорогу к озеру. Здесь нет жизни, даже мха и водорослей, и каждая лощина окаймлена полосой голой земли, символом того, что жизнь и тепло неразделимы.

Безжизненная молчаливая равнина тянется по всей длине от края леса до порога снегов, за которым царит вечный холод. Ближе к северу она уходит под уклон, пока край леса не поравняется с уровнем моря. Старый Свет называет эту землю тундрой, Новый — бесплодным краем. Здесь родина северного оленя — царство оленьего мха.

I

Он плыл, то ныряя, то снова появляясь на поверхности, и пел: «Эхей, эхей! Чудное чудо!», а еще про белого оленя, приносящего удачу, как будто знал что-то, недоступное другим.