Так они и ушли к высоким горам, чтобы вернуться лишь к осени. «Они отправились учиться у духов, живущих во льдах, где хохочет черная гагара», — сказал Лиф из Нижнего Дола, но Свеггум, всю жизнь проживший на оленьей земле, возразил: «Их учат не духи, а матери, прямо как нас».

* * *

Едва настала осень, старик Свеггум заметил белое пятно, передвигавшееся по бурой равнине. А тролль увидел в нем годовалого оленя. Когда стадо проходило вдоль берегов Утрованда, чтобы напиться, на фоне темных холмов Белый Олень выделялся особенно ярко, в отличие от своих собратьев.

Много оленят родилось той весной, и многие из них навсегда покинули эти мшистые пустоши, ибо одни были слабыми, а другие глупыми; первые не выдержали тягот пути, а вторые не следовали законам и потому погибли. Но Белый Олень был из выживших самым сильным, а еще был он мудрым — ибо учился у своей матери, мудрейшей из всех. Он узнал, что сладкой бывает трава на солнечной стороне холма, а в ущельях ее щипать без толку. Он узнал, что если мать бьет копытом землю, значит, пора вставать и идти, а если бьет копытами все стадо, значит, опасность близко и надо держаться матери. Так же подают знаки все животные, чтобы держаться вместе, когда это необходимо. Он узнал: заросли хлопчатника означают, что впереди опасная трясина, а тревожное квохтание куропатки говорит о близости орлов, опасных как для птиц, так и для оленят. Он узнал, что крохотные волчьи ягоды смертельно ядовиты, а когда прилетают кусачие слепни, нужно убегать к снегу, и что из всех запахов на свете полностью доверять можно только запаху матери. Он узнал, что растет. Впалые бока круглели, суставы формировались, а крохотные рожки, показавшиеся у него на макушке уже на третьей неделе жизни, окрепли и заострились, так что могли служить настоящим оружием.

Не раз олени чуяли запах ужасного северного убийцы, которого люди зовут росомахой. Однажды, когда этот опасный запах проявился внезапно и в полную силу, массивный темно-бурый зверь, рыча, спрыгнул со скалистого уступа и бросился к ближайшей жертве — Белому Оленю. Тот едва увидел своего врага — смазанное пятно мохнатой туши, сверкающие клыки и глаза, почувствовал жаркое и яростное дыхание. Слепой ужас накрыл его, шерсть встала дыбом, ноздри расширились; но прежде чем он ринулся прочь, в нем поднялось другое чувство — гнев на нарушителя покоя, и это чувство развеяло весь страх. Он напряг ноги и выставил вперед рога. С глухим ревом росомаха бросилась на него и в прыжке напоролась на рога, глубоко ее пронзившие. Однако удар был силен, молодой Белый Олень упал и погиб бы, если бы не мать. Всегда настороже, всегда рядом, сейчас она бросилась на зверя и тяжестью своей придавила его к земле. И Белый Олень с диким огнем в обычно мягком и спокойном взгляде тоже бросился на него. А когда от росомахи осталось только месиво плоти и шерсти, мать вернулась к прерванному обеду, но Белый Олень, гневно фыркая, снова и снова вонзал свои рога в давно уже мертвое тело, пока всю его белоснежную голову не залила кровь ненавистного врага.

Так оказалось, что за внешним спокойствием прячется воинственный зверь; как люди Севера, он был закален, крепко сложен, спокоен и миролюбив, но когда того требовала жизнь, впадал в боевое безумие.

Едва лишь они той осенью собрались все вместе у озера, водяной дрозд спел свою старую песню:

Дрозд-оляпка будто только этого и ждал, а затем пропал неведомо куда. Старик Свеггум видел его над ручьем, летящего, словно птица; ковыляющего по дну глубокого озера, словно саламандра; живущего необычной для птицы жизнью.