Итак, можно без натяжек сказать, что на кладбище он шел в приподнятом
настроении и стоял там, ощущая даже какой-то прилив бодрости. Та, что лежала
под плитой, знала о его необычайном душевном опыте, и теперь могила, как ни
странно, перестала чуждаться Марчера. Она встретила его не насмешкой, как
прежде, а мягким доброжелательством, и, казалось, так искренне радуется ему,
как иногда, после долгой разлуки с нами, радуются вещи, которые издавна
принадлежат нам и сами тоже как бы признают нашу общность. И участок земли,
и табличка с выгравированной надписью, и аккуратно посаженные цветы - все
это было словно его собственностью, и он чувствовал себя как помещик,
удовлетворенно обозревающий свои владения. Случившееся - каково бы оно ни
было - уже случилось. Он вернулся не для того, чтобы суетно допытываться -
"Но что же? Что?" - этот мучительный вопрос сам собой приглушился. Тем не
менее, он не хотел надолго отрываться от этого места, собирался каждый месяц
приходить сюда хотя бы потому, что только здесь он мог высоко держать
голову. Вот таким удивительным образом могила превратилась для него в
источник жизненных сил, и он действительно из месяца в месяц бывал на
кладбище, пока эти посещения не стали чуть ли не самой прочной его
привычкой. А дело было в том, что в своем донельзя упростившемся мире
Марчер, как это ни удивительно, чувствовал себя живым лишь на клочке земли в
саду смерти. В любом другом месте он ни для кого, даже для себя ничего не
значил, зато здесь был всем, и не потому что об этом свидетельствовали
многие, или хотя бы кто-то один, кроме самого Джона Марчера, а по
неоспоримому праву, которое давала ему книга записей гражданского состояния,
чья открытая страница лежала сейчас перед ним. Этой открытой страницей была
могила Мэй Бартрем, его друга, и тут таилось все его прошлое, истина его
жизни, те оставшиеся позади просторы, где он все еще мог укрыться. И он
порою уходил туда, и ему казалось - он бродит по былым годам рука об руку с
товарищем, который почему-то тоже он, Марчер, только намного моложе и, что
еще непонятнее, они все время движутся вокруг кого-то третьего, но она, эта
третья, никуда не идет, она неподвижна, она застыла, лишь ее глаза неотрывно
следят за его круговращениями, и эта фигура - его единственный, так сказать,
ориентир. Такова была нынешняя жизнь Марчера, и питало ее только убеждение,
что когда-то он жил, только оно поддерживало его и, более того, сохраняло
ощущение тождества с самим собой. Он, в общем, довольствовался этим много
месяцев, целый год, существовал бы так, наверное, и дальше, если бы
происшествие, с виду мало примечательное, не всколыхнуло Марчера куда
сильнее, нежели впечатления от Индии и Египта, не направило его мысли совсем
в другое русло. То был чистый случай, редчайшее, как он думал потом,
совпадение обстоятельств, но отныне ему предстояло жить верой, что не этим
путем, так иным свет пробил бы пелену на его глазах. |