Миша, в такой же белесо-затертой, как джинсы, коротенькой джинсовой курточке, войдя в комнату, посмел сделать в глубь ее едва ли шаг, остановился на самом пороге.

— Вообще-то мы в театр должны… у меня билеты… в семь начало, нам бы уже и выходить пора…

Марина улыбнулась ему одной из своих ярких, ослепительных улыбок.

— В жизни, Миша, все может быть — может быть, и не попадете к началу. Вы как философ должны это понимать.

— Почему я философ? — в голосе Миши прозвучала уязвленность.

— А как же! Вон вы какую глубокую мысль с порога выдали: в жизни все может быть. Да еще в шляпе. — Эта его шляпа, так контрастирующая со всем стилем его остальной одежды, почему-то необычайно веселила ее. — Несомненно, философ. Так что у вас за случай в армии был, расскажите.

Марина села, забросив ногу на ногу, на диван под медвежью голову с ружьем, и Миша, поколебавшись, прошел в глубь комнаты, отодвинул стул от стола, тоже сел.

— О, случай такой, что ни в жизнь не поверишь. Но однако! Автомат один в пирамиде заряженным оказался. С патроном прямо в стволе. Взяли чистить, Вертихвост фамилия парня, чей автомат — с Украины парень, — разобрал и побледнел, глазам своим не верит. Ребята, говорит, чи патрон, чи ни? А мог ведь, как разбирать, и на спусковой крючок нажать — часто так делаешь. Уложил бы кого-нибудь за милую душу. Но главное в другом: откуда этот патрон в автомате взялся? По всей части патроны считали, все патронные ящики перетряхнули — везде подотчетное количество. Следователь работал — ничего не выявил. Загадка!

— Какая уж тут загадка, Миша, — сказала Марина. — Сам он, этот Вертихвост, и оставил тот патрон. Оставил и забыл.

— Что вы, это вы просто в армии не служили. Никак он не мог оставить. Пошел в караул — шестьдесят патронов получил, вернулся — шестьдесят сдаешь. Ни одним меньше, ни одним больше. В столовую старшина никого не пустит, пока все до единого обратно не получит.

— А, ну если в столовую, — очень серьезно согласилась Марина.

В прихожей зазвенел звонок, и Марина с Мишей оба одновременно поднялись.

— Успеем как раз, — поглядел на часы Миша.

— Едва ли, Миша, — направляясь в прихожую, сказала Марина.

Она знала, что говорила. Аня это никак не могла быть. Это был Андрей Павлович.

— Ряд волшебных изменений милого лица… — продекламировал Андрей Павлович, переступая порог. В интонациях его голоса, во всей его манере держаться была та энергичность, напористость, даже кипучесть, что присуща людям не просто жестко решительным, твердым в делах и поступках, но и удачливым в этих своих делах и поступках, вообще в жизни удачливым. — Мариночка, это ты — Марина или ты — это Лида?

— Я — это я, — улыбаясь самой своей ослепительной улыбкой, сказала Марина.

— Хм… ты — это ты, — в прежнем шутливом тоне проговорил Андрей Павлович. — Тысячу лет тебя не зрел — и вот зрю. — Снял плащ, повесил его на вешалку. — Но коль ты — это ты, то где же все-таки Лида?

— Будет скоро. Вышла.

Андрей Павлович поглядел на часы.

— Скоро, нет? У меня нынче время ограничено.

— Все у тебя для нее ограничено… — Проводя Андрея Павловича в комнату, Марина на ходу сняла у него с пиджака некую невидимую пылинку.