Лида слегка кивнула согласно.

— Не было, я знаю. Она это не для тебя все устроила. Для меня… У меня ее вещи, кофточки, платье… для нашей с тобой поездки дала их мне… я на них смотреть не смогла, дня их у себя держать не смогла, тут же ей отвезла… Но ты, но ты… с ума сойти, но она, получается, была права!

За эту минуту Лидиного объяснения Андрей Павлович совладал со своим испугом, одолел сковавшую его недвижность — и бросился к Лиде, обнял ее.

— Милая моя, радость моя, счастье мое! Это затмение, это наваждение, это минутное сумасшествие! Только ты, только с тобой… без тебя я не смогу, нельзя без тебя, умру без тебя, сгорю, повешусь!..

Лида не делала попыток высвободиться из его рук. Она стояла в его объятиях совершенно бесчувственная, безжизненная и, похоже, не слышала, о чем он говорит.

— Что ты наделал! Что ты наделал!.. — сказала она. — Я жила так, как все вышло, и была счастлива. Счастлива, что нужна тебе, что ты не можешь без меня… Что благодаря мне ты можешь улыбаться, играть этого бодрячка, казаться везушником. И пусть в остальном все у меня вышло нескладно, я была счастлива. А теперь…

— Все по-прежнему, радость моя! — перебил ее Андрей Павлович. — Все по-прежнему. Ничего не изменилось, ничего не стало иначе…

Но Лида снова как не услышала его.

— У каждого свой ад, о моем ты думал? Я не сравниваю с твоим. Это несравнимо. Но он мой, я с ним живу, мне его терпеть. Думаешь, легко терпеть? Тридцать лет — ни своей семьи, ни своего дома… Но терпела. И вполне по силам было: думала, нужна тебе, я именно, я, вот какая есть… и ад, и счастье — все вместе, а теперь только он один…

— Нет, Лида, нет, милая моя, это в тебе минутное… это было наваждение… я твой, весь, и ты, только ты… ничего у нас не изменилось, все по-прежнему!

Теперь до Лиды словно бы дошел смысл его слов.

— Андрей!.. — протяжно проговорила она. Положила ему голову на плечо, но лишь на мгновение — тут же подняла и, упершись ему в грудь руками, заставила Андрея Павловича отпустить ее. — Как может быть по-прежнему? Если только вернуть все вспять — и ничего того… Но это невозможно.

— Но не было же ничего! Позаигрывала она со мной, щелкнула потом по носу — и все! — в голосе Андрея Павловича было отчаяние, и он не сумел сдержаться — не сказал это все, а выкрикнул.

Лида покачала головой.

— Если бы я тебе приходилась женой, это, может быть, был бы для меня и довод. Но я не жена. Не жена, не любовница, а что-то… такое тонкое, хрупкое… без названия… тут достаточно того твоего звонка…

— Нет, Лида, нет, нет! — будто пытался оттолкнуть от себя ее слова, спрятаться от них, выкрикнул Андрей Павлович.

— Я все сказала, мне больше нечего. Я вообще не хотела ничего говорить… ты сам заставил. Теперь уходи. — Лида закрыла глаза, губы ее были плотно сжаты, и так, с закрытыми глазами, лицо ее сейчас походило на маску — столь оно было мертво-безжизненно.

— Нет, Лида, нет, нет… — голос у Андрея Павловича упал, сделавшись каким-то жалобно-просительным. — Я не могу, Лида… как же так… я не могу, нет…

— Уходи-и! — по-прежнему с закрытыми глазами, качая головой, почти неслышно проговорила Лида. И открыла глаза, закричала с надрывом: — Не мучай меня, уходи-и!..

Дверь кухни на этот ее крик распахнулась, ударив ребром Андрея Павловича, и в кухню ворвалась Аня.