Ане стало ясно, откуда взялась вся эта напраслина, каким образом возникла, и ей разом сделалось легче, она бросилась к Мише:

— Это неправда! Это все неправда! Это не так, Миша! Я тебе все объясню, Миша!..

Но Миша оттолкнул ее от себя и с размаху, насколько то позволяла теснота прихожей, быстро, раз и другой ударил ее по щекам.

— Вот тебе… получай… вокруг пальца!..

И прежде чем кто-либо успел осознать происшедшее, протолкнулся мимо Андрея Павловича к двери, рванул и выскочил наружу. Впрочем, когда он открывал замок, Андрей Павлович сделал было движение, чтобы схватить его, но почему-то остановился.

Аня, машинально закрывшая после Мишиных пощечин лицо руками, какое-то мгновение после того, как он убежал, стояла недвижно, потом ноги у нее подкосились, она упала на колени, и ее затрясло в рыданиях.

— И это еще!.. И это!.. — вырывалось у нее сквозь рыдания. — Почему? Светка!.. Ой, какая подлость, какая подлость… как бессовестно…

Лида с Ниной Елизаровной подняли ее и под руки повели в комнату.

— Я! За деньги!.. На учете в милиции… Мама, Лидочка, с ума сойти! И он поверил!..

— Он подонок! — гневным, звенящим голосом сказала Нина Елизаровна. — Бить женщину! Не жалей о нем.

— И подл, и труслив еще. Как заяц убегал. Сделал гнусность — и побежал. Как заяц. Надо благодарить Светку. — Лида говорила мягко и утешающе, но вместе с тем в голосе ее была укрепляющая сила.

На Аню, однако, ничего еще подействовать сейчас не могло.

— Что ты понимаешь, что ты понимаешь!.. — рыдая, ответила она Лиде. — Светка оговорила… довела его! Он такой нежный был, такой непохожий… сам меня останавливал…

Андрей Павлович подсел к Ане на диван. Глазами он показал Лиде с Ниной Елизаровной: помолчите, не вмешивайтесь!

— Не надо ни о чем жалеть, Анечка, — сказал он. — Все к лучшему случилось. Я в тот день, когда ты джинсами менялась, час тут сидел, с ним разговаривал… он жлоб, дегенерат, все его мечты — к денежному месту куда-нибудь присосаться и сосать от пуза, и как он о тебе пошло говорил… Я тебе даже передать не берусь. Как о товаре, о тебе говорил!

— Неправда! — закричала Аня. — Врете! Не может быть. Это вы специально сейчас все… специально!..

Она снова закрыла лицо руками, затрясла головой, и Андрей Павлович осторожным, бережным движением отнял ее руки от лица и взял в свои.

— Специально. Правильно, Анечка. Все правильно. Ты молодец, ты умница, ты все понимаешь. Но неправды тут нет. Просто когда и сказать, как не сейчас. Не стоит он тебя, мизинца твоего не стоит…

Он говорил это, гладил ее мокрые от слез руки, и Аня понемногу начала успокаиваться.

Но чем больше успокаивалась Аня, тем ближе подступали слезы у Лиды; она крепилась, крепилась, кусая губы, не вполне отдавая себе отчет, что с нею происходит, — и в какой-то миг не выдержала, слезы полились у нее ручьем, и тут уж она осознала, что с нею, и быстрым шагом, едва не бегом, пошла из комнаты.

Краем глаза Андрей Павлович уловил какое-то движение рядом, поднял голову, увидел, что это Лида, и увидел, что плечи ее вздрагивают и она вытирает на ходу щеки ладонями, и тотчас лицо его как смялось: тревога, страх, стыд — все прорезалось на нем, и он вскочил с дивана, оставив Аню, бросился вслед за Лидой из комнаты.

— Какая подлость, ой, какая подлость… — прерывисто вздыхая, но уже не плача, проговорила Аня.

Андрей Павлович заскочил следом за Лидой на кухню, закрыл дверь и, так как Лида была к нему спиной, обнял ее сзади за плечи:

— Лида! Лидочка! Лидуня!.