Взгляд барона де Фронсака изменился: теперь он смотрел как бы сквозь нее. Меньше всего ему хотелось видеть здесь эту девчонку. Антуанетта, которую он ставил превыше всего на свете, уже несколько раз высказывала мысль, что встреча ее сына с дочерью фальшивой графини может иметь слишком разрушительные последствия. Кузина даже утверждала, что Эдуард признал какую то там девчонку своей дочерью, и Жозеф де Фронсак как раз собирался это проверить. Барон не понимал ни чувств Эдуарда, ни чувств Адель, но Адель он еще и не любил, ему не было до нее никакого дела, он полагал, что она получила всё, что ей причиталось, и поэтому считал наглостью попытки постоянно вмешиваться в их жизнь, какие она, по его мнению, постоянно предпринимала.

Он и не знал толком, что делала Адель, но со слов кузины был уверен, что та без конца надоедает Монтреям.

– Вот что, милочка, – сказал он с той развязностью, с какой, по его понятию, следовало говорить с женщинами подобного сорта. – Ступайте ка лучше домой. Поверьте, ваше место сейчас не здесь. Вам уж никак не следует ходить по ночам вокруг приличных домов…

– Я люблю Эдуарда больше жизни и я умру, если вы не передадите ему, что я хочу его видеть! – вскричала она хрипло и яростно.

Пораженный барон даже заметил, как взметнулась в гневе ее рука, сжимаясь в кулак, а в глазах сверкнули злые слезы. Впервые за всю его жизнь уличная девка говорила с ним так нагло. Он вскипел, тотчас решив, что ему следует постоять не только за себя, но и за Антуанетту, и за Эдуарда.

– Вы умрете? – взревел он, так, что громче и грознее не закричал бы и кучер. – Черт побери! Вы вынуждаете меня на грубость. Хочу вам доказать, малютка, что на наглость мы умеем ответить соответствующе, и вы не дождетесь, чтобы в ответ на ваше нахальство мы прикидывались ягнятами. Вас ввела в заблуждение наша порядочность? Напрасно! По отношению к вам порядочности вообще не существует, знаете вы это?! Она умрет, черт побери! А с чего вы взяли, что это имеет для кого либо значение?

Я уверен, Эдуарда тошнит от ваших постоянных выходок. Не мешайте ему и его семье жить. Он вскоре женится на порядочной девушке, так что советую смириться с этим, а если нет – на таких, как вы, найдется управа в полиции…

Уже очень давно с Адель не говорили подобным образом. Барон, похоже, ничего не знал о ее жизни, ее состоянии, ее связях в полиции, но тем более невероятна и оскорбительна была эта его уверенность в том, что она, Адель, – существо жалкое и ничтожное, не способное за себя постоять, не заслуживающее, чтобы с ним считались или хотя бы вежливо разговаривали.

– Ах ты ублюдок, – проговорила она негромко, но злобно.

– Что вы сказали? – переспросил барон, не веря своим ушам.

– Жирная свинья! Выпотрошить бы тебя, пугало роялистсткое! Да я бы, толстый боров, так с тобой и поступила, если бы не Эдуард! Черт побери! – Она отошла на несколько шагов и снова обернулась. – Ну, как пришлось по вкусу? Сумеешь ты теперь за себя постоять, когда я всё высказала, или у тебя воспитания не хватит?! Прежде чем соревноваться, кто кого переругает, ты бы лучше выучил побольше слов, чертов дурак!

Она быстро пошла к воротам, уверенная, что сказала достаточно. Можно было бы продолжать дальше, употребить весь тот лексикон нецензурных слов, которые она выучила, имея дело с офицерами и проститутками, но Адель и так знала, что сказанного вполне хватит.

Что ж, она и вправду опустилась до уровня рыночной торговки. Впрочем, опустилась ли? Разве он ее не вынудил? Она подошла к нему как к человеку, а он ответил ей, как нищенке. Так ему и надо! Так им всем надо! Надо давать отпор, иначе тебя вообще не будут принимать всерьез! На какой то миг ненависть к аристократам, этим обитателям Сен Жерменского предместья, которых она не понимала и не ценила, охватила ее, потом на смену этому чувству пришло сожаление: как же, ведь этот проклятый барон непременно расскажет о ее брани графине де Монтрей.