Душа в нём возмутилась против этой преступной роскоши; он вздохнул с облегчением, когда, наконец, вышел оттуда. У него было такое чувство, словно он вышел из оранжереи, где губительные, сладострастные ароматы пьянили, разжигая чувственность и убивая душу. Вот тогда-то, когда он шёл домой из этого ресторана, он оценил простор и неоскверненную чистоту парка Бэттерси.
После этого завтрака с Беббингтоном, который как бы ввёл его в новый для него мир, ещё больше окрепла почти страстная решимость Дэвида жить просто. Ему попалась в руки любопытная книга: «Жизнь кюре д'Арса». Кюре был, разумеется, простодушным и набожным деревенским священником где-то во Франции, но его суровый образ жизни и умеренность в пище произвели на Дэвида глубокое впечатление. После той распущенности, которую он наблюдал в «Адалиа», он почувствовал ещё большее почтение к этому простому человеку, который за целый день съедал только две картофелины, запивая их стаканом ключевой воды.
Намерение Дэвида вести спартанский образ жизни обеспокоило миссис Такер. Это была пожилая, говорливая ирландка (её девичья фамилия, как она с гордостью объявила Дэвиду, была «Шанахан»), зеленоглазая, веснущатая и огненно-рыжая. Муж её служил сборщиком в газовом обществе, а два взрослых неженатых сына — счетоводами в Сити. В миссис Такер не было ни следа флегматичности, отличающей ирландцев, об этом свидетельствовал уже хотя бы огненный цвет её волос. И она (употребляя её собственное выражение) привыкла «приводить в порядок мужчин». Отказ Дэвида от того, чтобы она готовила ему завтрак и ужин, в корне подрывал достоинство урождённой Шанахан, и она дала волю языку. А Нора Шанахан была большая любительница поговорить, и её язык наделал много бед.
В последнюю субботу января Дэвид отправился днём за покупками на Булл-стрит. Эта улица, одна из главных артерий их района, начиналась сразу за углом Блоунт-стрит. Дэвид часто покупал здесь фрукты, или печенье, или кусок сыра — в некоторых лавках на Булл-стрит продукты были и дешевле и хорошего качества. Но в этот день он купил себе только сковородку. Давно он носился с мыслью о сковородке, на которой так просто и скоро можно приготовить утром завтрак. И вот, наконец, сковородка куплена. Продавщица в лавке скобяных изделий, изорвав несколько газет и посмеявшись вдоволь вместе с Дэвидом, отказалась от попытки завернуть такой неуклюжий предмет, как сковородка, и предложила Дэвиду взять её как есть. И Дэвид взял новенькую незавернутую сковородку и, ничуть не смущаясь, донёс её до дома № 33 на Блоунт-стрит.
Но у подъезда этого дома произошло следующее: молодой человек в коротких брюках, непромокаемом пальто и фетровой шляпе, который в последнее время часто попадался Дэвиду на глаза, вдруг вытащил фотографический аппарат и моментально снял Дэвида. Затем приподнял свою фетровую шляпу и торопливо удалился.
На следующее утро в «Дэйли Газетт» на видном месте появилась фотография с надписью: «Член парламента со сковородкой», а пониже — добрые полстолбца текста, в котором восхвалялся аскетизм нового члена Палаты от Северного угольного района. Приводилось краткое, но пикантное интервью с миссис Такер, изобиловавшее всякими глупостями.
Дэвид покраснел от гнева и отвращения. Он вскочил из-за стола и бросился на площадку, к телефону. Позвонил в редакцию «Газетт» и стал возмущённо протестовать. Редактор сказал, что очень сожалеет, но не видит в заметке ничего неприятного для Дэвида. Наоборот, разве это не хорошая реклама, первосортная реклама? Миссис Такер тоже не могла понять, отчего Дэвид злится; её привело в полный восторг то, что её имя упоминается в газете — «и ни как-нибудь, а с почтением», добавляла она.
Но Дэвид в это утро шёл в Палату с чувством возмущения и унижения, утешая себя только мыслью, что, быть может, этот инцидент остался незамеченным. Напрасная надежда. |