Речь начала создаваться в его мозгу, сильная и красивая, формируясь, как постепенно формируется живое существо. Воображение унесло его далеко за пределы его комнаты: снова шахта поглотила его, он был там, в тёмных туннелях, где люди трудились под постоянной угрозой смерти или увечья. Кто не знает их жизни, тому легко отмахнуться от этих вопросов. Но он-то знает! Яркую картину того, что ему известно, он должен запечатлеть в умах и сердцах тех, кто не знает ничего. Тогда все изменится.

Занятый своими мыслями, Дэвид сидел перед огнем, когда раздался стук в дверь и вошла миссис Такер.

— Вас спрашивает какая-то дама, — доложила она.

Дэвид, вздрогнув, очнулся от задумчивости.

— Дама? — повторил он, и внезапно у него мелькнула безумная надежда. Его никогда не покидала уверенность, что Дженни где-то здесь, в Лондоне. Возможно ли, может ли это быть, чтобы Дженни вернулась к нему?!

— Она внизу. Проводить её сюда?

— Да, — сказал Дэвид шёпотом.

Он встал, глядя на дверь, сердце у него как-то странно ёкнуло. Но вслед за тем выражение его лица изменилось, сердце перестало замирать, мгновенно вспыхнувшая надежда исчезла так же быстро, как появилась. Вошла не Дженни, а Хильда Баррас.

— Да, это только я, — объявила она со своей обычной прямолинейностью, заметив внезапную перемену в лице Дэвида. — Сегодня утром, из газеты узнала, где вы обитаете, и решила принести вам свои поздравления. Если вы заняты, скажите прямо — и я уйду.

— Не говорите глупостей, Хильда, — запротестовал Дэвид. Появление Хильды было для него полной неожиданностью, но после испытанного в первую минуту разочарования, он ей обрадовался.

Хильда была в строгом сером костюме, на шее — дорогая, но не бросавшаяся в глаза лисица. Смуглое суровое лицо Хильды затронуло какую-то струну в памяти Дэвида: он вдруг вспомнил их бурные споры и те далёкие времена… Улыбнулся. И странно — Хильда улыбнулась в ответ. А в те времена, когда он бывал у них дома, она улыбалась очень редко, почти никогда.

— Присаживайтесь, — сказал он. — Вот это, действительно, событие.

Она села и сняла перчатки. Руки у неё были очень белые, тонкие, но сильные.

— Что вы делаете в Лондоне? — спросил Дэвид.

— Очень любезно с вашей стороны! — отозвалась спокойно Хильда. — Если принять во внимание, что вы здесь уже около месяца… Беда с этими провинциалами!

— Сами вы провинциалка!

— Мы, кажется, опять начинаем спорить?

Ага, значит и она тоже не забыла их споры? Дэвид отвечал:

— Не хватает только горячего молока и печенья.

Хильда захохотала самым настоящим образом. Когда она смеялась, она очень хорошела: у неё были прекрасные зубы. Она вообще стала гораздо приятнее: угрюмое выражение, портившее её лицо, исчезло, она казалась счастливее, увереннее в себе. Она сказала:

— Совершенно очевидно, что в то время, как я с интересом следила за вашими успехами, вы окончательно забыли о моём существовании.

— Нет, — возразил Дэвид. — Мне известно, например, что года четыре тому назад вы получили диплом врача.

— Врача! — сардонически повторила она. — А какого врача? Уж не смешиваете ли вы меня случайно с такими врачами, каких изобразил Люк Фильдис? Нет, я не прописываю ипекакуаны и слабительного. Я хирург, слава богу! Институт кончила с отличием. Впрочем, вас это, вероятно, не интересует. А теперь я главный врач женской больницы святой Елизаветы, как раз напротив вашей улицы, на берегу Темзы, — на Клиффорд-стрит, в Чельси.

— Но это замечательно, Хильда, — сказал обрадованно Дэвид.