|
" И, перевернув ее и задрав платье неподвижно лежащей девушке, он дает по ее заднице семь или восемь залпом семени и исчезает, не заботясь ни о последствиях того, что он сказал, ни о том, что станет с несчастной. "Она подохла? -- спросил Кюрваль, которого уже ломало в пояснице." -- "Нет, -- сказала Дюкло, -- но с ней после этого случилась болезнь, которая продлилась больше шести недель." -- "О! Славное дело, -- сказал Герцог. -- Но было бы лучше, если бы ваш человек выбрал время ее месячных, чтобы сообщить ей это известие." -- "Да, -- сказал Кюрваль, -- скажите лучше, Герцог, у вас стоит? Я вас отлично знаю: вы хотели бы, чтобы она умерла на месте." -- "И хорошо, в добрый час! -- сказал Герцог. -- Раз вы хотите, чтобы было так, я с этим согласен; что касается меня, то я не буду себя укорять смертью какой-то девчонки." -- "Дюрсе, -- сказал Епископ, -- если ты не пошлешь кончить этих бездельников, сегодня вечером будет возня." -- "Черт побери, -- сказал Кюрваль Епископу, -- вы боитесь за свое стадо! Двумя или тремя больше или меньше, что от этого случится? Пойдемте, Герцог, в будуар и возьмем компанию, потому что эти господа не хотят, чтобы их сегодня вечером соблазняли." Сказано -- сделано; два наших развратника велели следовать за собой Зельмир, Огюстин, Софи, Коломб, Купидону, Нарциссу, Зеламиру и Адонису в сопровождении "Бриз-Кюль", "Банд-О-Съель", Терезы, Фаншон, Констанс и Юлии. Через минуту стали слышны два или три женских крика и рев наших злодеев, которые вместе отрыгали свое семя. Огюстин вернулась, держа платок у носа, из которого шла кровь, а Аделаида с платком у груди. Что касается Юлии, всегда достаточно развратной и ловкой, чтобы вывернуться из переделок, она смеялась, как помешанная и говорила, что без нее они бы никогда не кончили. Труппа вернулась; у Зеламира и Адониса ягодицы еще были полны семени. После этого герои заверили своих друзей в том, что вели себя со всевозможным приличием и стыдливостью, с тем, чтобы не заслужить ни одного упрека, и что теперь, совершенно спокойные, они в состоянии слушать. Дюкло было велено продолжать, что она и сделала: "Мне досадно, -- сказала эта красивая девушка, -- что господин Кюрваль так поспешил облегчить свои нужды, потому что у меня были две истории о беременных женщинах; рассказ о них мог доставить ему удовольствие. Я знаю его пристрастие к такого рода женщинам и убеждена, что если бы у него осталось хоть какое-нибудь желание, то эти две сказки его бы развлекли." "Рассказывай, рассказывай, не прерывайся, -- сказал Кюрваль, -- разве ты не знаешь, что семя никогда не влияло на мои чувства; мгновение, когда я больше всего люблю зло -- это мгновение, когда я его делаю!" "Ну, хорошо, -- сказала Дюкло, -- я знала одного человека страстью которого было видеть, как рожает женщина. Он качал себе, видя ее мучения, и извергал семя на голову ребенку, как только его замечал. Второй помещал женщину на седьмом месяце на отдельное возвышение -- более пятнадцати футов в высоту. Она должна была там держать равновесие и не терять головы, потому что если бы, к несчастью, у нее закружилась голова, она и ее плод разбились бы. Развратник, о котором я вам говорю, очень мало обеспокоенный положением несчастной, которой он за мучения платил, держал ее там до тех пор, пока не кончал; он качал себе перед ней, крича: "Ах! Прекрасная статуя! Прекрасное украшение! Прекрасная императрица!" "Ты бы потряс это возвышение, не правда ли, Кюрваль? -- спросил Герцог." -- "О! Вовсе нет, вы ошибаетесь; я слишком хорошо знаю о том уважении, которое мы должны оказывать природе и ее творениям. |
