Второй, в коляске, поднял очки наверх каски, он держит автомат двумя руками, поэтому мотоциклиста сильно подбрасывает, но он все равно стреляет, из ствола вырывается пламя, гильзы летят вверх, крутятся в полете, одна из них задела щеку стрелка, тот поморщился, снова вскинул автомат, но не выстрелил. И даже недовольную гримасу с лица убрать не успел — у него на груди появилась черная точка.

Севка ясно увидел, как между пуговиц на серо-зеленом мундире немца вдруг появилось отверстие. Немец взмахнул руками, выронил оружие, оно повисло на шее на ремне, откинулся назад и запрокинул голову.

Водитель рванул руль в сторону, мотоцикл забуксовал, выбрасывая хвост разрытой земли, развернулся и понесся к дороге, все набирая скорость. Немец в коляске при каждом скачке мотоцикла вскидывал руки, словно удивляясь: ну как это получилось? Как могло выйти, что охота закончилась так нелепо? Меня ведь убили, возмущался мертвый немец, а ведь не должны были, не имели права…

Мотоцикл перебрался через канаву, выехал на дорогу и умчался прочь, поднимая облако пыли.

— Ты там долго лежать собрался?

Севка оглянулся на голос.

До рощицы оставалось всего метров пятьдесят. Возле дерева стоял высокий худощавый военный с винтовкой в руках. Севка встал и медленно побрел к своему спасителю, лихорадочно соображая, что и как сейчас будет говорить, понимая, что вот сейчас впервые придется разговаривать и отвечать на вопросы и сейчас может все закончиться.

Севка поправил фуражку, которую чудом не потерял на бегу и во время своих падений.

— А я смотрю — ты спортом занимаешься, нормативы сдаешь, — сказал военный. — Лихо так изматываешь противника, заставляя его вырабатывать моторесурс боевой техники.

— А… Да. — Севка вытер руки о гимнастерку, спохватился и стряхнул с нее землю. — Да ну их… Двое, с пистолетами-пулеметами…

Военный оказался офицером. В петлицах у него было по три кубика, но что больше всего порадовало Севку, галифе на нем тоже были синие. Из этого следовало, что либо все офицеры носили здесь что попало, либо верх и низ у офицеров был разного цвета вполне законно.

— Старший лейтенант Орлов, Данила, — офицер перехватил винтовку левой рукой, а правую поднес к пилотке.

— Младший политрук… — Севка дернул руку к фуражке, с ужасом понимая, что не помнит ни фамилии, ни имени. — Залесский Всеволод Александрович.

— Будем знакомы, — сказал старший лейтенант, протягивая руку. — Можно просто Данила.

— Сева. — Севка пожал руку своему спасителю. — Очень приятно.

— Это твоя машина возле дороги? — спросил старлей.

Севка оглянулся на дорогу, пожал плечами.

— Что с ней? — Старший лейтенант закинул винтовку на плечо.

— Самолет. Водитель убит, я чудом… Мотор разбит. А я — чудом… — До Севки вдруг дошло, что он сейчас живой только чудом, что действительно произошло чудо, сохранившее ему жизнь.

Хотя, конечно, немцы могли взять его в плен. И сейчас обыскивали бы. Или, рассмотрев его звание, пристрелили бы комиссара, даже не подав той самой киношной команды: «Ахтунг! Фойер!» Просто влепили бы пулю в лоб. Или затылок. Или даже просто в живот, так, наверное, смешнее — комиссар, кричащий от боли и умирающий, долго умирающий в луже собственной крови.

— С тебя бутылка, если что, — сказал старший лейтенант. — Лучше — коньяку. Договорились?

Севка кивнул.

— О, брат, да тебе совсем плохо. — Старший лейтенант подхватил Севку под руку и потащил в глубь рощи. — Присядь.