Севка сел в траву, прислонился спиной к березе. Закрыл глаза.

— Ну, брат. — Старший лейтенант сел рядом. — Я когда первый раз пулю над ухом услышал, чуть не обделался. Фьють. А потом, через секунду — бац. И мой приятель Гришка Шаблин падает с дыркой во лбу. И ведь стрелял в нас проклятый диверсант метров с пяти, а я не выстрел запомнил, а свист пули и звук удара. И капитана того я даже не от злости убил или от классовой ненависти, а от страха. Первую пулю я ему в плечо всадил, в правое, а потом, когда он уже на земле лежал, я ему в голову все из пистолета выстрелял. И на спуск дальше жал, пока не сообразил, что патроны закончились. Потом, чуть успокоившись, испугался даже, что капитан нас с кем-то перепутал и выстрелил по недоразумению, а я его так изрешетил…

— Какой капитан? — слабым голосом спросил Севка.

— Обычный, со шпалой в петлицах. В каждой петлице по во-от такенной шпале, а на груди — орден Красного Знамени. Танкист. Значит, впереди капитан лежит, мною убиенный, сзади — старший лейтенант Гриша Шаблин, мой закадычный друг, капитаном этим застреленный, а посредине я с пустым пистолетом в руке и с мыслью — все, приехали. Тут тебе, Данила, и конечная остановка. — Старший лейтенант снял пилотку и расправил ее на колене, расстегнул гимнастерку. — За такое и расстрелять могут. Я бы, например, расстрелял. Ситуация, сам понимаешь, не очень хорошая. Двое убитых, один живой, и рассказывает этот живой, что убил старшего по званию да еще и орденоносца, защищаясь. Я бы не поверил.

— И что? — спросил Севка, почувствовав, что старший лейтенант неспроста сделал паузу, что ждет от собеседника интереса и сопереживания.

— И не поверили. Вывели за околицу да расстреляли… — грустно протянул старший лейтенант.

— Кого?

— Да меня и расстреляли, кого ж еще? Не капитана же застреленного?

Старший лейтенант посмотрел на растерянное лицо Севки и засмеялся довольно:

— Шутка, политрук! Шутка! Прибежали патрульные, осмотрели тело павшего орденоносца, расстегнули гимнастерку… — Старлей снова сделал паузу, но тянуть не стал. — А там — немецкая форма. Понял? Немецкая.

— Зачем? — удивился Севка. — Он что — идиот? И жарко в двух гимнастерках…

— Ну ты даешь! — восхищенно вскричал старший лейтенант. — Ты прямо как только сегодня родился. Или, в крайнем случае, вчера. Ты ведь разницу между шпионом и разведчиком знаешь? Или спал на занятиях?

— Ну… Наши — разведчики. А… — Севка замолчал, увидев, каким неподдельным, искренним удовольствием начинает светиться лицо собеседника. — Да какая разница?

— Нет, ты подожди. Ты книги читал? Фенимора Купера?

У Севки в доме стоял толстый зеленый шеститомник Купера, оставшийся от бабушки, он даже прочитал несколько романов про индейцев и про красного корсара. И там, кажется, был еще роман «Шпион», благополучно не прочитанный.

— Ладно, Сева… Ты не напрягайся. Я понимаю, что день у тебя выдался насыщенный… — Орлов хмыкнул. — Понимаешь, тот, кто ведет разведку в своей форме, — тот разведчик. Кто в форме противника или в гражданском — шпион. Разведчика можно брать в плен по всем международным правилам, а шпиона можно расстреливать или даже вешать прямо на месте. Уловил?

Севка подумал, а потом кивнул.

В общем, логика немецкого шпиона была ему понятна, поймали в его родной форме — должны отправить в лагерь. Только эта правильная логика как-то не ложилась на все то, что Севка знал о той войне… «Об этой войне, — поправил себя Севка.