Но мне неизвестно, насколько ты изменился. Хотя было бы глупо с моей стороны скрывать тот факт, что я был поражен характером твоего противостояния мне. Ты не настолько глуп, чтобы привести в движение целые миры, и все лишь ради того, чтобы отомстить за смерть своих воспитателей. То, что ты сделал и делаешь, выходит за рамки личной обиды. Скажи, что движет тобой, если ты решился на подобную конфронтацию со мной?
– Что мною движет? – Хэл почувствовал, что он улыбается, совсем так же, как это только что делал Блейз, но это была грустная улыбка. – Мною движут миллионы лет истории и предыстории развития человечества – так же, как они движут и тобою. Если быть более точным, то последняя тысяча лет. Для тебя и меня нет другого пути, кроме как стать противниками. Но, если это хоть немного утешит тебя, я тоже удивлен характером твоего противостояния.
– Ты? – На лице Блейза отразилось притворное изумление. – Почему это ты вдруг должен быть удивлен?
– Потому, – ответил Хэл, – что я есть нечто большее, чем ты мог себе представить, точно так же как в тебе я обнаружил то, чего никак не предполагал найти. Но тогда, когда я представлял себе это время, в котором мы живем сейчас, я сам не понимал истинного значения веры. Это нечто, что выходит далеко за рамки слепого поклонения. Это особый взгляд на веши, свойственный только тем, кто заплатил за него слишком высокую цену. Да ты и сам прекрасно об этом знаешь.
Блейз внимательно наблюдал за ним:
– Я?
– Да, – кивнул Хэл, – уж кому, как не тебе, это знать.
Блейз вздохнул.
– Мне надо было разобраться с тобой, когда ты был гораздо моложе, – словно про себя сказал он.
– Ты пытался, – сказал Хэл. – Но у тебя ничего не получилось.
– Пытался? А, понимаю. Это вывод, который опять же вытекает из твоего понятия веры?
– Вовсе нет. Нет, это всего лишь наблюдение и голые факты. – Хэл все еще внимательно следил за Блейзом, тот тоже не спускал с него глаз. – Но самое главное состоит в том, что я – это я, и я знаю, что я могу сделать.
– Ты ошибаешься, полагая, что я не смог бы устранить шестнадцатилетнего юнца, если бы этого захотел.
– Нет, не ошибаюсь, – сказал Хэл. – Как я уже говорил, ты пытался. Но я не был юнцом даже тогда, когда сам считал себя таковым. Я был умудренным опытом взрослым, у которого были веские причины остаться живым. Я говорил тебе, что понял, что такое вера, несмотря на то что для этого мне потребовалось прожить три жизни. Именно поэтому я знаю, что выиграю сейчас. Точно так же как я знаю, что мой выигрыш будет означать твое поражение потому, что другого пути для тебя нет.
– Похоже, ты думаешь, что знаешь обо мне все. – На лице Блейза снова заиграла улыбка.
– Да, знаю. Чем глубже я постигал самого себя, тем больше я узнавал о тебе, хотя познавать себя я начал задолго до того, как появился ты. – Хэл на мгновение замолчал, собираясь с мыслями, как это делает хирург, прежде чем сделать первый надрез скальпелем – Если бы ты был только тем, кем я считал тебя при первой встрече, то борьба между нами была бы давно уже окончена. Более того, к этому времени я бы нашел способ заставить тебя изменить свои взгляды, наглядно доказав, что нужно для выживания расы.
Улыбка Блейза стала шире. Не обращая на нее внимания, Хэл продолжал говорить дальше:
– Но с того дня в усадьбе я многое узнал о самом себе и, следовательно, и о тебе, и понял, что мне никогда бы не удалось заставить тебя увидеть мир моими глазами, если бы ты сам добровольно не попытался это сделать. А без этого никакие компромиссы между нами невозможны, поскольку исторические силы, которые стоят за тобой и мной, сделали нас равными. |