Схема поразилась их  количеству. Она ожидала один, ну может два медицинских борта и теперь, холодея,  невольно умножала количество машин на количество мест внутри.

Жуткая, пугающая  математика войны.

Один из врачей  оглянулся и, сердито нахмурясь, махнул рукой, отгоняя непрошенного зрителя.  Идиллийка беспрекословно отошла, понимая, что может стать помехой. Но что-то  словно удерживало девушку, не позволяя уйти. Устроившись в стороне, у самой  стены ангара, Схема вперила взгляд в силуэты вертолётов и невольно обхватила  себя руками в предчувствии беды.

Первый вертолёт  опустился на площадку, распахивая борта. Замершая в напряжении Схема ожидала  увидеть что-то похожее на сцены из голофильмов: раненые герои с  ослепительно-белыми повязками сходят по трапу, опираясь на плечи товарищей. Или  их вынесут на носилках фонтанирующие шутками врачи. В худшем случае ей  представлялись бледные бесчувственные тела, которые спешно переправляют в  медицинские машины для транспортировки в операционную.

Реальность  оказалась иной.

Перемежая мат с  диагнозами и указаниями, врачи принимали от санитаров и перекладывали на  носилки жутко исковерканные, окровавленные тела. Во всяком случае относились  они к раненым именно как к телам – обезличенным орудиям с набором повреждений,  подлежащих возвращению в строй или утилизации.

Санитары сноровисто  и равнодушно освобождали раненых от остатков брони и нательных костюмов,  бесцеремонно кидая детали под ноги. Брошенные вещи тут же подбирали юркие  роботы и уносили в боксы – на сортировку и ремонт. Армия всегда бережно  относилась к своему имуществу. Иногда даже бережнее, чем к людям.

Орущих, мычащих от  боли или блаженно улыбающихся в наркотическом бреду тоже сортировали с  утилитарной безжалостностью.

– Холодный, – один  из врачей оттолкнул безвольное тело солдата, тут же переходя к другому,  пускавшему кровавые пузыри изо рта.

Убитого деловито  оттащили в сторону, к другим трупам, и принялись готовить к упаковке в мешок с  инертным газом, не обращая внимания на суету роботов, подбирающих содранные  детали экипировки – ценное имущество, которое ещё послужит новым владельцам.

Война временно  уравняла людей и репликантов, превратив и тех, и других, в куски ещё живого  мяса, терзаемые болью. Болью, которая волнами захлёстывающими Схему.

В отличие от  привыкших ко всему медиков, идиллийка просто не могла отгородиться от  затопившего её океана чужих страданий. Схема даже не заметила, как оказалась  лежащей на грязном бетоне. Она кричала от боли множества ранений и выхватывала  взглядом отдельные сцены чудовищного зрелища, навсегда сложившегося для неё в  калейдоскоп кошмаров.

Она видела, как матерящиеся  санитары перекладывали на медицинский матрас солдата, обожжёного настолько, что  плоть кусками сползала с костей под пальцами медиков. Ноздрей девушки коснулась  страшная, ни на что не похожая вонь сгоревшей плоти, и чего-то ещё, такого, что  она потом долго не могла заставить себя прикоснуться к жареному на углях мясу.

Девушка закрыла нос  ладонью, её вывернуло смесью кофе и желчи.

Недалеко от  корчившейся Схемы сидел солдат, державший в левой руке свою оторванную правую,  и сбивчиво объяснявший врачу, что руку ещё можно пришить обратно. Он ругался до  тех пор, пока врач не отвесил раненому оплеуху, от которой оторванная  конечность вылетела из ослабевшей руки, стукнула о покрытие площадки, и тут же  была подхвачена роботом, который содрал с неё остатки рукава и поволок к  контейнеру с надписью “хирургические отходы”.

– Уберите её! –  заорал кто-то из медиков, указывая на идиллийку, и тут же отвернулся к  очередному пациенту.