Аделаида растеряно обернулась и заметила, как мгновенно отвели в сторону глаза несколько смотрительниц, прогуливающихся возле бесценных произведений искусства, выставленных в музее острова Пу. Конечно, они были безупречно вышколены, сохраняли полнейший внешний нейтралитет и безразличие, но Дели просто кожей чувствовала, как натянуты барабанные перепонки всех этих старых дев (а других Нани на работу не принимала), в попытке разобрать тихий шёпот влюблённых.

Да и сами картины, любоваться которыми девушка так любила раньше, теперь приобрели словно иной, потаённый смысл. Дева Мария уже на казалась такой безмятежной и светящейся любовью. Она не просто прижимала к груди малютку Христа, а казалось, заслоняла его собой ото всего жестокого мира. Красочные пейзажи импрессионистов исказили краски, чересчур отливая то ярко-зеленым, а то малиновым цветом, так, словно нежная пастораль вдруг раскрасилась грубым и безжалостным фотошопом. Статуи потеряли нежную плавность форм и казались высеченными из гранита, а ювелирные украшения кичились не искусством мастеров, а баснословной стоимостью камней и самоварного золота…

— Ты права, хабиби! — спокойно и строго произнёс шейх. — Если твоё здоровье тебя тревожит, то мы завтра же вылетим на материк и встретимся с самыми лучшими докторами. Я люблю тебя больше жизни. Но ты должна знать, что в контракте есть один пункт, который гласит, что и жених и невеста в момент заключения брака находятся в полном рассудке и здравии. Мы получим заключение о твоём здоровье. А я, чтобы всё было максимально честно, тоже пройду те же обследования, что и ты. Ты умница, что побеспокоилась об этом…

* * *

Вечерело.

Очередной день был прожит. Очередной этап конкурса завершен, а счастливые победители получили свои карточки со зверушками и цветочками. Нани, как всегда, блистала остроумием. Её верный паж Генри делал вид, что счастлив за всех вместе и за каждого в отдельности. Гости, которые к этому времени уже перестали быть посторонними людьми, а разбились на группы, группки или даже парочки, наслаждались очередной порцией ненужных сувениров и, как всегда, безупречным ужином.

И только Инесса Карпинская и её верный паж — Шарль Легран — напоминали парочку голливудских заговорщиков. На каждом из них красовались тёмные очки, а говорили они друг с другом исключительно шёпотом, но таким театральным, что не прислушаться к нему мог бы только ленивый.

Впрочем, ленивых в этот вечер было пруд пруди. Приятная музыка (что-то необременительное из Штрауса), великолепный паштет из печени черепахи и коктейль-крем из спаржи, петрушки и сельдерея никого не пресытили, но ввели в состояние лёгкой эйфории. Публика пересмеивалась, шутила, несколько пар порывались сорваться в неотрепетированный вальсок, а шампанское, которое лилось рекой, делало этот праздный гул всё громче и звонче.

— Ты планируешь это сделать сегодня? — спросил Шарль, робея.

— А чего тянуть? — Инесса Карпинская, как настоящая русская, не привыкла откладывать дел в долгий ящик. — Ведь у нас же всё сошлось? Да, мы не нашли никаких наркотиков в этом чертовом кресле. Или пуфике? Как там правильно? Но это не значит, что их не было нигде! Ты же видел, как эта Готлибша уцепилась за две ступы? Причём, знаешь, что я заметила? Одну из них они несли вдвоём, как-то особенно не напрягаясь. А вокруг второй Нани бегала словно вокруг рождественской ёлки. Вызвала дополнительных носильщиков, охрану… Тебе не показалось это странным?

— Показалось, конечно! Но если бы мы, при своём полном позоре, заставили расколошматить еще три-четыре антикварные ценности, то, боюсь, на покрытие расходов не хватило бы даже средств от продажи моего шале…

— Вот говорили мне, что французы скупердяи! — Инесса фырнула, и ткнула в Шарля черенком чайной ложечки.