Именно в этом чистилище я и встретилась с ошарашенным Николаем Ильичом. Когда наконец, с трудом поймав машину, я добралась до больницы, было уже полпятого утра. Николай Ильич, рядом с которым стоял неизменный Витя, пытался пробиться через заслон из трех медсестер и дежурного врача, требуя, чтобы его пропустили к жене, но не тут-то было. В больнице свои правила — в реанимацию посетителей не пускают. Я оттащила Аргамакова в сторону, усадила его на обитую клеенкой кушетку рядом с рыдающей девушкой и сама отправилась на переговоры с обозленным врачом, который, как выяснилось, дежурил уже вторые сутки подряд. Он уселся за телефон, и наконец мы узнали, что состояние Виолетты средней тяжести.

Оказалось, что вчера, после того как мы расстались, Виолетта потребовала от Вити поехать в ресторан. Витя, строго придерживаясь инструкций, данных ему хозяином, отказался и привез ее домой. Тогда она улучила момент, чтобы добыть спиртное: она послала его за своими любимыми сигаретами, а пока он отсутствовал, приобрела две бутылки коньяка в ближайшем коммерческом киоске. Впрочем, ей хватило и одной. Когда Николай Ильич в первом часу вернулся домой и заглянул в спальню жены (меня еще в самом начале поразило, что они спали в разных комнатах), то обнаружил, что та спит. Но что-то показалось ему неестественным, и он решил посмотреть на нее поближе. В какой-то момент ему почудилось, что Виолетта не дышит; он попытался ее разбудить, но без толку. Он позвал на помощь Витю, и они вместе попробовали привести ее в чувство, они уже поняли, в чем дело, — рядом с ее постелью валялась пустая бутылка. В конце концов Аргамаков, боясь потерять Виолетту, вызвал «скорую», которая приехала на удивление быстро. Фельдшер померил ей давление, которого практически не было, присвистнул, сделал укол, и ее увезли в больницу чуть ли не в коме.

В реанимацию, где Виолетта лежала под капельницей, нас так и не пустили. В восемь утра в холле перед отделением интенсивной терапии, где мы временно разместились, появился срочно вытребованный невыспавшийся Рафаил. Мы оба прекрасно понимали, что произошло: психотропные лекарства, которыми Рафаил лечил ее от так называемой депрессии, несовместимы с алкоголем. Аргамаков на него накричал: мы с Рафаилом в угрюмом молчании пережидали бурю. Рафаил действительно был в чем-то виноват: он недооценил состояние своей пациентки и неверно поставил диагноз, но у него были смягчающие обстоятельства. Улучив момент, я отозвала его в сторону:

— Не переживай так, ничего серьезного не произошло. Давление у нее уже почти в норме. Иногда такое состояние даже психологически полезно — это может послужить толчком к тому, чтобы она действительно начала лечиться.

Рафаил хватался за голову:

— Как я мог так ошибиться! Но ведь все ее жалобы были типичны для депрессии. Ни она, ни ее муж не скрывали, что она иногда пьет — когда тоска становится невыносимой.

— Иногда пьет! Ты просто не видел ее пьяной, тогда бы у тебя не было сомнений. Это я виновата — я не должна была отпускать их к тебе без меня или хотя бы по телефону дать тебе объективные сведения.

— Подумать только, такая обаятельная, такая красивая и холеная, кожа чистая, глаза не бегают, никаких отеков… Красивая, богатая, все при ней — я никогда не видел таких алкоголиков…

Конечно, когда я училась на психфаке, алкоголики были совсем другие. Такие алкоголички нам встречались только в романах Ирвинга Шоу. У бедных свои проблемы, у богатых — свои. Большинство пациентов Рафаила до сих пор относилось к неимущим слоям общества — как я уже писала, у него были твердые принципы: медицина должна существовать для всех.